Александр шубин

Анархистскии сoциальнии oпьит 

(oт Maхнo дo испании 1917 - 1936 гг.)

Часть II

Глава V: Хранители опыта
(Дискуссии о путях анархистских социальных преобразований в российской эмиграции в 20-30-е гг.)

4. Гражданская война и диктатура

Подавляющее большинство анархистов не мыслили пути к анархии без насильственной социальной революции. Опыт России, казалось бы, неопровержимо доказывал, что социальная революция без гражданской войны невозможна. По словам П.Аршинова, "гражданская война, ведомая с одной стороны во имя социальной революции, а с другой - против нее, будет длительная и жестокая война" (118). С точки зрения П.Аршинова "занятие рабочими фабрик и заводов будет всякий раз по необходимости идти одновременно с решительными вооруженными столкновениями их с государственной властью" (119).

Такой взгляд на форму гражданской войны близок синдикалистскому (120). Однако, как мы видели, анархо-синдикалисты отрицательно относились к повстанческим действиям крестьянства, доверяя информации о кровожадности и даже антисемитизме махновского движения (121).

Однако кроме искаженной информации о махновском движении были и более принципиальные соображения. Гражданская война, при которой страна распадается на территории, контролируемые противниками, способствует формированию механизмов диктатуры во всех противоборствующих лагерях. Г.Максимов писал о большевиках: "Каждый выстрел белогвардейца давал им причину и повод к ущемлению и ограничению революции во славу государства. И на месте старого полицейского государства выросло новое с могучей армией, с полицией, шпионами, судами, тюрьмами, законами, палачами. Последний белогвардейский выстрел означал, что здание нового государства закончено" (122). Этой "умственной ленью" объясняет М.Мрачный успех вождей, партий и батек в Российской революции.

По мнению М.Мрачного, сам метод повстанческой борьбы делает вождизм и военный авторитаризм неизбежными: "Но мы твердо помним простые и глубокие слова нашего гимна: "никто не даст нам избавления, ни бог, ни царь и ни герой." И не батько, добавим мы, будь он хоть семи анархических пядей во лбу. И не вооруженная армия революционно настроенных повстанцев, хоть бы она вся состояла из Кропоткиных и Бакуниных" (123).

Более того, М.Мрачного возмущает "батьковщина", вождизм, присущий крестьянскому движению: "Мы боремся против глубоко вкоренившегося рабского стремления трудящихся передать свою волю, свою самостоятельность благодетелям, пастырям, вождям, партиям, которые уже устроят все к лучшему для нас с наименьшей тратой наших собственных усилий, с наименьшим напряжением собственной воли к действию" (124).

Таким образом, допуская насильственные методы борьбы, анархо-синдикалисты отдавали себе отчет и в опасностях, таящихся в гражданской войне. Применение насилия против эксплуататоров должно быть организованным, а не хаотичным: "Придется ли на второй день социальной революции применять насильственные меры против сопротивляющейся буржуазии и ее сознательных агентов? - пишет А.Шапиро. - Да, придется, и это должны будут сделать рабочие через свои экономические организации, а отнюдь не через применение суда Линча" (125). Эти же организации должны создавать и контролировать свои боевые отряды (126). Идея организованного революционного насилия, противопоставленного "суду Линча", очевидно противоречит тому предпочтению, которое М.Бакунин и П.Кропоткин отдавали стихийной народной расправе.

Если анархо-синдикалисты стремились ограничить насилие социальной революции, то отдельные участники анархистского движения отстаивали мысль о его неприменимости вообще. Отвечая П.Аршинову, призывавшему анархистов готовиться к широкомасштабной гражданской войне, "Рабочий" писал: "Никак нельзя требовать от миролюбивого и глубоко чувствующего толстовца, чтобы он преобразился в кипучего, нетерпимого и мстительного махновца" (127).

"Рабочий" считает, что основой власти является насилие и, следовательно, "если анархист заявляет себя поклонником организованного насилия, то этим самым он отрицает свою принадлежность к анархизму... Свободолюбие и насилие совершенно противоречат друг другу... Анархизм не может быть навязан, как царизм, демократизм или большевизм" (128).

Иллюстрируя возможную перспективу "анархической" диктатуры, "Рабочий" комментирует аршиновский "принцип труда" (общество должно удовлетворять потребности только тех людей, которые участвуют в общем труде): "Наступил час, о котором говорит Аршинов. Он проводит в жизнь свой "принцип труда"; он организует армию для защиты революции, то есть, чтобы скашивать тех, кто стоит на дороге к революции, и заставлять работать тех, кто отказывается принять участие в новом производстве; и вот призывает или (скажу мягче) приглашает меня к участию в этой армии; но, так как я, относясь с отвращением ко всяким армиям, хотя бы и "освободительным", решительно отказываюсь от этой унизительной роли, то мой теперешний товарищ - Аршинов - клеймит меня именем контрреволюционера и не только отказывает мне в насущном, но и бросает меня в тюрьму, как это теперь коммунисты делают с анархистами и толстовцами" (129).

Как мы уже видели, такая критика несколько смягчила формулировки П.Аршинова в его конструктивной программе. Что касается методов ее реализации, то П.Аршинова нельзя было переубедить в том, что "в борьбе за свободу насилие играет огромную роль" (130). П.Аршинову было легко спорить с "Рабочим" - на стороне насилия стояла мировая анархическая общественность. Так, например, "Рабочий" приводит в подтверждение своих слов цитату одного из теоретиков анархизма Г.Варенда: "Всякий, борясь за свободу, должен всегда помнить, что моя свобода кончается там, где начинается свобода другого" (131). П.Аршинов тут же парирует цитатой из того же Г.Варенда: "я признаю насилие и вооруженную борьбу как средство самозащиты против преследований..." (132). Но как отличить самозащиту от победоносного наступления?

Пацифистские доводы в это время не действовали на массы анархистов. Но они способствовали укреплению оборонительного подхода к насилию (на этом подходе основана и формулировка Г.Варенда). "Рабочий" видит в организованном насилии призрак ВЧК, а в стихийной массовой расправе трудящихся над эксплуататорами не менее омерзительное явление, чем сама эксплуатация: "Когда я вижу костлявую фигуру, согнутую над верстаком, и рядом с ней плотного, краснощекого финансового владыку, разгуливающего взад и вперед по своей конторе - я возмущаюсь, страдаю и протестую.

Когда я вижу, что сотни и тысячи недавно сгорбленных, но вдруг выпрямившихся людей прижимают к стене бледного, окровавленного и испуганного обладателя конторы - я опять таки страдаю, негодую и протестую" (133).

Эти благородные слова перекликаются с осуждением "суда Линча" анархо-синдикалистами. Но и организованное насилие неприемлемо для "Рабочего". Каким образом революция сможет противостоять армии эксплуататоров? Отсутствие ответа на этот вопрос у "Рабочего" делало его позицию уязвимой с точки зрения большинства анархистов, стремившихся к победе анархизма в ближайшее время. Лишь с конца 20-х гг. взгляды "Рабочего" начнут широко пропагандироваться журналом "Пробуждение". Сравнивая статьи "Рабочего" и автора "Пробуждения" М.Сука, можно предположить, что это одно и тоже лицо (или люди с предельно близкими взглядами).

Однако уязвимость позиции "Рабочего" не делала сильнее позицию П.Аршинова. Его попытки разъяснить безвластный характер анархистского насилия выглядят неубедительно: "Да, революционное насилие неизбежно и необходимо. Но насилие это не имеет ничего общего с властью. Ведь идея захвата власти предполагает не акты революционного насилия, а организацию нового государства, приспособленного к потребностям господствующей партии" (134). Из этого положения не ясно, почему государство, являющееся, с точки зрения традиционного анархизма, системой организованного насилия, не может вырасти из насильственных "революционных акций" организации, называющей себя анархистской.

Признание широкомасштабного организованного насилия доходило у П.Аршинова до признания диктатуры, если только она не направлена против рабочего класса: "Признавая диктатуру как средство лишения буржуазии власти и социальных привилегий, рабочий класс никогда не признает ее как систему управления его жизнью" (135). Это положение уже так близко коммунистической идее диктатуры пролетариата, что выходит за рамки собственно анархистской теории, всегда отрицавшей любые формы диктатуры. Видимо, такой вывод, логично вытекающий из взглядов П.Аршинова на насилие, вызвал отторжение даже среди его ближайших сторонников. Во всяком случае, повторения подобных признаний П.Аршинов не позволяет себе до 1931 г. Однако, тяготея к идее пролетарской диктатуры, П.Аршинов занимает наиболее близкую к коммунизму позицию в анархистском идейном спектре.

В анархистской среде доминировало мнение, выраженное М.Корн: "Основная анархическая истина - что силою можно бороться только против угнетающей силы, что мысль и мирная деятельность не могут подлежать никакому стеснению..." (136)

Глава VI

118. “Анархический вестник”. N 3-4. С. 4.
119. “Рабочий путь”. N 2. С. 5.
120. Там же. N 5. С. 16.
121. Там же. N 1. С. 6.
122. Там же. N 4. С. 2.
123. Там же. С. 1.
124. Там же. N 1. С. 2.
125. Там же. N 4. С. 2-3.
126. “Анархический вестник”. N 5-6. С. 19.
127. Там же.
128. Там же. С. 20.
129. Там же. С. 23.
130. Там же. С. 20.
131. Там же. С. 24.
132. Там же. С. 20.
133. “Дело труда”. N 4. С. 6.
134. Там же. N 6. С. 2.
135. Там же. С. 5.
136. Там же. N 13-14. С. 12.

Return to The Nestor Makhno Archive