НЕСТОР МАХНО: КАЗАК СВОБОДЫ (1888-1934)

 Александр СКИРДА

---

 

XXVIII : Личность Нестора Махно: черты характера и некоторые особенности

Чтобы не слишком распылять наш рассказ, мы совсем не останавливались до сих пор на личности и на ряде аспектов жизни и деятельности Н.Махно. Теперь мы к этому возвращаемся и попытаемся при помощи различных свидетельств реконструировать его образ, его положительные качества и недостатки, которые могут иногда помочь лучше понять некоторые успехи или поражения всего движения.

По совпадающим описаниям лиц, которые его знали или жили бок о бок в Париже, Махно был скорее низкого роста - около 1,65 м - темноволосый, с сине-серыми глазами, высоким и широким челом, и производил впечатление, около 1927 года, достаточно «крепкого» человека. Это последнее качество отмечается со времен революции, так как десять лет заключения превратили молодого коренастого парня, каким он выглядит на фотографии 1907 г. в мужчину, конечно, еще молодого, но хрупкого на вид. Свежий воздух, хорошее питание, верховая езда и тяжелые столкновения следующих лет придали ему более крепкий вид.

Первое портретное описание этого периода, которым мы располагаем, принадлежит украинскому националисту Магалевскому, который встретился с Махно весной 1917 г. в Гуляй-Поле. Он его описывает как человека низкого роста, скорее худого, длинноволосого, с небольшими темными усами (1); он отмечает, что Махно прохаживался более часа по городку, слушая разговоры и наблюдая за поведением разных людей, сам не произнеся ни слова. Анархист Иосиф Готман, получивший прозвище «Эмигрант» за то, что прожил долгие годы в Соединенных Штатах, видит Махно, приблизительно в то же время, как

человека слегка более низкого, чем средний, роста, мощно сложенного, с пронзительными, стального цвета, глазами и волевым выражением. Он был сыном украинского крестьянина, и в его жилах текла кровь предков, запорожских казаков, прославившихся своим независимым духом и своими бойцовскими качествами. Хотя и ослабевший после долгого заключения, за время которого болезнь поразила его легкие, Махно удивлял всех своей жизненной силой и энергией. (2)

В конце 1918 г. повстанец Белаш также видит Махно: «Ниже среднего роста, живой в движениях, с маленьким лицом, вздернутым носом, быстрыми карими глазами и большими волосами, спадающими на шею и плечи, он казался мальчиком. Одет он был в маленькие офицерские сапожки, диагоналевые галифе, драгунскую с петлями куртку, в студенческой фуражке, через плечо маузер» (3). Несколько месяцев спустя, Дыбец дает один из самых интересных портретов:

Каков он был из себя? Ну, что сказать? Был низенького роста. Носил длинные волосы, настолько длинные, что они свисали за загорбок. Признавал единственный головной убор - папаху, служившую ему и зимой и летом. Владел прекрасно всеми видами оружия. Хорошо знал винтовку, отлично владел саблей. Метко стрелял из маузера и нагана. Из пушки мог стрелять. Это импонировало всем его приближенным - сам батько Махно стреляет из пушки.

Сам Махно не отличался высоким уровнем развития. Он, как анархист, читал кое-что Кропоткина, Оргеяни, а также, может быть, Бакунина, но этим и ограничивался его багаж.

Думается, Махно обладал недюжинными природными задатками. Но не развил их. И не понимал, какова его ответственность. Ему льстило, что вокруг него собралась такая большая армия. Но что делать завтра - этого он себе не представлял. (4)

Дыбец в целом упрекал Махно, за то, что тот не превратился, как он сам, из анархиста в большевика и возможно даже за то, что он не включил в свой «интеллектуальный багаж» ученые труды его новых хозяев; несмотря на сказанное, он наделял Махно весьма привлекательными качествами. Однако эти качества не привлекли внимание Бразнева, его товарища по партии, который встречался с Махно в мае 1919 г., и заметил его «длинные, спадавшие на лоб волосы», он нашел, что у Махно «длинный и острый нос», а также «деликатное лицо семинариста», и впоследствии признался, что его подмывало вытащить маузер и всадить ему пулю в затылок, когда он рассматривал штабную карту (5)!

Когда 7 мая 1919г. Лев Каменев приехал в Гуляй-Поле, один из сопровождавших его набросал следующий портрет Махно: «Махно - приземистый мужчина, блондин, бритый. Синие, острые ясные глаза. Взгляд вдаль, на собеседника редко глядит. Слушает, глядя вниз, слегка наклоняя голову к груди, с выражением, будто сейчас бросит всех и уйдет. Одет в бурку, папаху, при сабле и револьвере. Его начштаба -типичный запорожец» (6). Автор этого описания добавляет, что чувствовал себя перенесенным в XVIII столетие в среду запорожцев.

Несколько месяцев спустя в августе 1919 года на железнодорожной станции Помощная, когда 58-я дивизия красной армии присоединилась к Махно, один из большевиков С. Розен имел возможность присмотреться к Махно поближе. Он увидел его голубоглазым, одетым под гусара, похожим на «обычного бойца, а не на украинского батьку, такого, каким он себе его представлял», только его «серые с хитринкой глаза выражали чрезвычайную силу воли и твердость». Махно произнес горячую речь против большевиков, обозвав их узурпаторами, душителями свободы народа и обвинив их в трусливом бегстве перед белыми, оставив им Украину. Что касается его самого, он поклялся разбить Деникина «в три дощечки» (намек на гроб? — прим, автора). Розен отмечает, что Махно скорее кричал, чем говорил, с разгоревшимся энтузиазмом агитатора. Конец его речи был заглушен криками ура солдатской толпы. Один из большевиков хотел ему ответить, он не дал ему говорить и предложил немедленно создать революционный комитет (7).

В это же время итальянский дипломат Пьетро Кварони, путешествовавший в этом крае, был перехвачен махновцами. Он оставил нам красочное описание своего приключения. В самом начале он имел дело с каким-то «командиром, высоким брюнетом с монументальной парой усов и еще свежим шрамом через все лицо. На голове у него казацкая шапка была заломлена набекрень; униформа очень отдаленно напоминала старые русские униформы; на груди две пулеметные ленты накрест; широкий кожаный пояс, наконец, на котором висело несколько гранат (8)».Оказывается, что это был командир черной сотни Махно. Кварони привели к самому Махно в хату. Батька был один, он сидел за шатким столом. Итальянский дипломат описывает его следующим образом: «маленького роста, прямые каштановые волосы, спадающие на узкие плечи подростка. Куртка черного драпа и неизбежные пулеметные ленты накрест; на поясе револьвер и сабля; под столом угадывались сапоги, начищенный до блеска». Он нашел, что у Махно «маленькие черные глаза, время от времени во взгляде неподвижность сумасшедшего, а иногда вспышка холодного любопытства; но всегда его глаза выражали несгибаемую волю, почти сверхчеловеческую». Кварони обменялся несколькими словами с Махно и остался под впечатлением его голоса: «Я никогда не слышал подобного голоса: очень высокий по тону, но не резкий, с неожиданными модуляциями; в некоторые моменты создавалось впечатление, что слышишь пение петуха». Вероятно, любитель оперного пения и под влиянием нескольких стаканов водки, предложенных хозяином, от которых он не отважился отказаться, чтобы не рассердить Махно, итальянец отметил еще «широкий и резкий раскатистый смех» Батьки. Махно произнес перед ним удивительную речь, разве только из-за давности и несовершенного владения русским языком, Кварони плохо передал некоторые слова и фразы. По его словам, Махно поручил ему быть посредником в том, чтобы убедить союзников его поддержать:

Союзники должны бы поддержать меня. Белые? У них больше нет никакого шанса, им никогда не удастся подвести обратно русский народ под свое иго. Красные? Но если они выиграют партию, у вас будут бесконечные неприятности. Я, напротив, считаю, что жизнь на заводе, жизнь в городе, может сделать человека только несчастным; но в деревне после того, как будут уничтожены помещики, все смогут жить счастливо. Посмотри, это ведь замечательная земля: мы вам будем продавать нашу пшеницу и покупать у вас ваши промышленные товары, которых нам не хватает, и мы будем все счастливы: народ, состоящий из свободных и счастливых крестьян, не будет никогда ссориться со своими соседями (9).

Махно его уверял, что все крестьяне России идут за ним, и что он, с помощью союзников, сможет освободить страну от красных и белых. Хотя кажется малоубедительным, чтобы Махно произнес такие слова, интерпретация Кварони представляет все же интерес, так как он воспроизводит главное более вероятно: «Речь шла о том, чтобы устранить собственников и правительство, и получить для крестьян абсолютную свободу. В общем, старая анархистская революция, вечный мираж русских крестьян; Революция Стеньки Разина и Емельяна Пугачева (10)». Краткое пребывание дипломата у махновцев закончилось сумасшедшей скачкой на тачанках, этом «джипе гражданской войны». Кварони сохранит об этом случае меланхолические воспоминания, признаваясь в глубине сердца в явной симпатии к анархии и вспоминая своего собеседника с «некоторым сожалением».

Месяц спустя, незадолго до битвы под Перегоновкой, между махновцами и украинскими националистами Петлюры имели место контакты. Один из петлюровцев, Винар представляет Махно «как крепко сложенного человека, среднего роста, одетого в синюю рубаху, стянутую зеленым поясом (11)». Другой петлюровец рассказывает о прибытии Махно в штаб в Умань. Накануне назначенной встречи, махновские посланцы приехали осмотреть место и заняли позиции, чтобы дать сигнал тревоги при малейшей опасности. На следующее утро ровно в десять часов, неожиданно появились на полном скаку два десятка всадников, за которыми неслись пять тачанок, вооруженных пулеметами; на средней сидел Махно, одетый в длинную зеленую казацкую шинель; колонну замыкал еще отряд всадников. Все они выстроились в две шеренги перед петлюровским штабом, пропустив в середину упряжки Махно, - два телохранителя спереди, два сзади с револьверами в руках, спрыгнул с тачанки и направился к зданию. Вооруженный двумя револьверами, он вошел в комнату штаба, кратко поздоровался с петлюровским командиром, который встал ему навстречу и немедленно сел в кресло, чтобы избежать необходимости пожать руку принимавшего (12). Между двумя лагерями не было доверия, прецедент с Григорьевым должно быть помнился еще, что объясняет эти излишние предосторожности.

Осенью 1919 года, во время занятия Екатеринослава один из жителей города, Гутман видел Махно и описал его так:

Маленький, худой, с женоподобным лицом (он прекрасно гримировался женщиной), с черными локонами волос, падавшими на плечи, Махно производил жуткое впечатление благодаря пронзительным глазам с неподвижным взглядом маньяка и жестокой складке вокруг рта на истощенном бледном лице. Возраст его трудно было определить по виду: не то - 25, не то - 45. Взгляд его редко кто мог выдержать спокойно, а одна сестра милосердия, побывавшая у него на допросе около часа (арестована была за хранение офицерских погон, сувенира мировой войны), заболела таким нервным расстройством, что в течение нескольких недель можно было опасаться за ее рассудок. По ее словам, самое страшное было, когда он в конце допроса начал любезничать. (13)

Другое свидетельство несколько смягчает этот ужасающий портрет. Речь идет о молодом студенте Горного института города, направленном в составе делегации вместе с другими студентами к Махно, чтобы выяснить дело с некоторыми репрессиями махновцев, направленными против местных интеллигентов, один из которых, подозреваемый в шпионаже в пользу деникинцев, был выпорот. Прибыв с некоторым опасением, этот студент и его друзья очень быстро успокоились благодаря Нестору, который принял их очень любезно, встал, улыбнулся, пожал им руки, затем пригласил сесть, предложил сигареты и спросил, чем он может быть им полезен. Студент осмотрел комнату, в которой они находились: просторная, светлая с большим столом, на котором лежали две гранаты, кольт, два полевых телефона, подсоединенных к проводам, выходящим наружу, и чайник. Батька вовсе не произвел на него впечатления «отца», и он спросил себя, почему же Махно получил это имя. Махно был одет в гимнастерку цвета хаки, затянутую портупеями, проходящими через плечи. Один из повстанцев выполнял функции ординарца и записывал решения принятые в ходе беседы. Махно внимательно выслушал жалобы своих собеседников, иногда прерывал их, чтобы получить уточнения, затем поделился с ними своими трудностями в предотвращении расправ со стороны бандитов, выдававших себя за махновцев, хотя он уже несколько таких повесил. Он заявил, что некоторые факты дело рук большевистских провокаторов, «очень заинтересованных в том, чтобы интеллигенция отвернулась от махновцев», в частности, в рассматриваемом случае, так как махновцы никогда никого не пороли; они расстреливают виновных в случае доказанной вины, или отпускают людей, признанных невиновными. Его собеседники заметили, что он страдает от того, что видит, как махновское движение подвергается клевете. Он пообещал лично разобраться в данном деле, дружески поболтал со студентами и спросил, не хотят ли они присоединиться к анархистскому движению, так как их присутствие могло бы многое изменить к лучшему (14).

В конце 1920 года, французский анархист Маврисиус (Вандам) в свою очередь побывал на Украине и имел случай повстречаться с крестьянином-анархистом, имя которого он узнал только впоследствии: Нестором Махно. Вот при каких обстоятельствах: в одном подозрительном одесском кабаке, в декоре достойном романа, Маврисиус произнес пароль: «У вас есть семечки?», его провели по «какой-то разбойничьей лесенке» в заднюю комнату, где его встретил «крепкий мужик, с топорными чертами лица: тридцати-тридцати пяти лет, но с преждевременными морщинами, упрямый лоб, глубоко посаженные и прозрачные, как вода из источника глаза, решительные и резкие движения, смягченные ностальгической и вечной мечтой славян». Какой-то эсер им переводил. Махно ему заявил, что украинские крестьяне совершили революцию чтобы избавиться от помещиков, которые их давили и эксплуатировали, и они никогда не допустят возврата старого режима, но они также не хотят попасть под иго коммунистических чиновников: они хотят быть свободными. Все крестьяне принимают и любят власть советов, но советов, избавившихся от всякой зависимости от правительства. (...) Коммунистические чиновники - это паразиты, которые хотят копировать царских помещиков и угнетать крестьянина; он же хочет работать, а не кормить бездельников. Он будет защищать свою свободу против узурпаторов (...). Крестьяне хотят жить, работая, не испытывая ничьего ига и никого не угнетая (15).

Маврисиус не указывает точной даты этой встречи, но помещает ее после разрыва второго соглашения, то есть, вероятно, в 1921 г., когда Махно вновь оказался в районе Одессы. Это очень ценное свидетельство, так как оно было опубликовано в начале 1922 г., в то время когда махновское движение не было еще хорошо известно во Франции, и особенно потому, что он впервые воспроизводит на западе полный текст второго соглашения между махновцами и большевиками, что придает, несомненно, аутентичность его захватывающему рассказу. Последнее из найденных нами упоминаний о пребывании Махно на Украине представляет его так: «Батько Махно - 35-тилетний худощавый, невысокого роста, с чахоточным румянцем на впалых щеках, с длинными падающими на плечи волосами - по всему облику напоминает псаломщика из захудалого сельского прихода. Поражают только глаза - карие, большие, с чрезвычайно упорным и острым взглядом» (16). Впоследствии ему следует считаться с многочисленными ранами, которые он получил, и с чрезвычайно тяжелыми условиями борьбы против красной армии, то есть, определенным физическим истощением, еще более усилившимся после долгого заключения в Польше. Когда Александр Беркман, наконец, познакомился с ним в Берлине в 1925 г., он был «потрясен его видом»: «от могущественного предводителя повстанцев осталась только тень. Его лицо и тело были покрыты шрамами от ран, из-за раздробленной ноги он окончательно стал инвалидом (17)». Однако его дух, его воля оставались несгибаемыми, и он стремился вернуться в родную страну «продолжить борьбу за свободу и социальную справедливость. Жизнь в изгнании была для него невыносимой, он чувствовал себя оторванным от своих корней и тосковал по своей любимой Украине». Беркман много раз слышал от него, что нужно вернуться «туда, так как мы там нужны».

Питаемая его подвигами легенда вокруг него, усиливалась еще больше за счет мно­гих действительных или воображаемых геройских поступков, которые ему приписывала народная молва. Чаще всего это связывалось с его неожиданными появлениями в переодетом виде или с другой внешностью. Наиболее часто в первое время, учитывая его длинные волосы и безбородое лицо, это была женская внешность. Загримированный и одетый под крестьянку, он пробирался разведать вражеские позиции, затем прежде чем уйти, оставлял спрятанную где-нибудь записку, чтобы дать знать о своем визите. Однажды, он так лично убедился в большевистских расправах в Гуляй-Поле и оставил им записку с кратким предупреждением: «Был. Все видел. За обиду народа отомщу. Батька Махно (18)». Возможно, его товарищи использовали этот прием, чтобы сделать его вездесущим и действовать на мораль врагов? По другой версии, он приходит, переоде­тый крестьянином продавать овощи на сельский рынок, на следующий день листовки, расклеенные на заборах, сообщали, что, те, кто купил те или другие овощи имели дело с самим Батькой. Рассказывали также, что он напечатал ассигнации, обычные с лица, но с юмористической надписью на обороте: «Гей, куме, не журись! В Махна гроші завелись (19)!» Другой вариант надписи утверждал «наши не хуже ваших (20)!»

Другие факты свидетельствуют о вездесущести Махно. Однажды поезд, ходивший между Александровском и Мелитополем, был атакован группой вооруженных людей, они прошлись по вагонам, вытряхивая чемоданы у пассажиров; когда они подошли к пассажиру, тихо сидевшему до сих пор, тот задал вопрос: «Кто вы такие?». Они ответили «махновцы». В этот момент неизвестный пассажир выхватывает револьвер и обстрели­вает их; полсотни других «пассажиров» делают то же с остальными членами банды. Неизвестный пассажир называет свое имя - Нестор Махно - и произносит речь перед пассажирами, объясняя им честность целей, преследуемых повстанцами (21). В другой раз, один крестьянин просит одинокого всадника помочь ему распутать сбрую на упряжке; когда это сделано, он благодарит за помощь и уходит, но в этот момент проезжают два других всадника и приветствуют Батьку Махно в лице этого одинокого всадника; крестьянин сконфужено извиняется за то, что потревожил его и благодарит еще теплее (22). Все эти факты, реальные или предполагаемые передавались из уст в уста и создали Махно несравнимую популярность среди крестьянства, иногда граничащую с настоящим обожанием. Александр Беркман рассказывает, как однажды в Дибривке он встретил старого мужика, настоящего патриарха, с длинной белой бородой, который снял с головы папаху, когда было произнесено имя Махно. «Это большой и добрый человек, - сказал он. - Да хранит его бог. Он проходил здесь два года назад, но я об этом помню, как будто это было сегодня. Встав на скамейку на площади, он обратился к нам с речью. Мы темные люди, и мы никогда не могли понять речи большевиков, когда они обращались к нам. Махно же говорил нашим языком, просто и прямо: «Братья, - сказал он нам, - мы пришли вам помочь. Мы прогнали помещиков и их наемников, и теперь мы свободны. Разделите землю между собой по справедливости и равенству, затем работайте по-товарищески для общего добра». «Святой человек», - заключил почтенный крестьянин с убеждением, напомнив тогда прорицание Пугачева, великого бунтовщика XVIII века: «Я вас только попугал, но однажды придет железная метла и выметет вас всех, вас тиранов нашей святой русской земли». Эта метла здесь, это Батька Махно (23)».

Этот старый крестьянин потерял, однако, одного из своих сынов, когда село занял Шкуро, но Махно, предупрежденный об этом, прибыл среди ночи с сотней бойцов и с помощью местных крестьян прогнал три тысячи казаков Шкуро. Эта личная отвага - Махно всегда давал пример, идя в атаку первым, - вызвала ожесточенное соревнование между остальными повстанцами, которые не хотели оставаться позади. Он не был практически ни разу ранен за первых три года гражданской войны, что окружило его легендой непобедимости. Он «гулял под пулями и картечью как под дождем» рассказывает Аршинов, который рассматривал это как «психическое отклонение (24)». К этому следует добавить постоянное хладнокровие, даже, и особенно, в самых угрожающих ситуациях, как в Перегоновке или во время покушения, организованного против него ЧеКа: в то время, когда он шел по главной улице в Гуляй-Поле, убийца, прятавшийся за углом, бросил в него две бомбы, которые к счастью не взорвались; невозмутимый, Махно, достал свой пистолет, пристрелил чекиста, поднял бомбы и принес их в штаб движения, сказав, что «большевики ему делают, решительно, странные подарки (25)!»

Замечательный стратег, определение это не слишком сильное - это его качество единодушно признано, - Махно в совершенстве использовал местный рельеф: простирающиеся до бесконечности степи, почти без леса и деревьев, но повсюду глубокие борозды оврагов, невидимые издали. Знание местности оказывается, таким образом, определяющим. Используемые тактические приемы - хитрость, неожиданность, поддержка, разыгранное бегство, чрезвычайная мобильность - компенсировали численное и техническое неравенство повстанцев. Именно он изобрел тачанку, вооруженную пулеметом, и посадил на нее пехоту. Среди его уловок, самая известная - снова переодевание, в солдат регулярной армии; он становился по очереди офицером Варты, Белого казачества, деникинцем, и офицером красной армии. Отметим также военное использование свадебных или похоронных процессий. Беркман приводит факт такого рода, рассказанный одним большевиком: Махно удалось устроить так, чтобы отпраздновать свадьбу в деревне, занятой деникинцами. Выдавая себя за веселых гуляк, повстанцы угощали щедрыми порциями водки солдат гарнизона. В самый разгар пьянки появился Махно во главе отряда. Захваченные врасплох и не понимая, что происходит, тысяча деникинцев капитулировала без боя. Те из них, которые были мобилизованы, отправлены по домам, остальных ждала казнь. Тем не менее, эти блестящие операции не имели бы будущего, если бы Махно не проявлял постоянную бдительность. В самом начале движения, осенью 1918 года, он спал полностью одетый на столе на протяжении трех недель, готовый к любой неожиданности. Он был чрезвычайно тщательным, почти маниакальным, если дело касалось технического состояния оружия, особенно пулеметов, и подготовки партизан к бою. Он объясняется по этому поводу в ответе Кубанину по поводу якобы имевшей место ненужной стрельбы из пулеметов, произведенной его главным заместителем Семеном Каретником:

В практике Семена Каретника, как и у всех моих помощников вообще, которые погибали на своем посту и заменялись другими, было правило, унаследованное ими от меня: Будучи на руководящем боевом посту, ни на кого целиком не полагаться в вопросе о состоянии вооруженных единиц, перед выступлением в поход. Всегда осмотри их, проверь сам. Особенно, правило это практиковалось у нас в отношении тех пулеметных единиц, которые во время переходов и походов, должны были следовать вместе со мной в авангарде всех сил армии. Семен Каретник в таких случаях обязательно проверял эти единицы, в особенности в зимнюю пору, когда слабое охлаждение в них могло замерзнуть. Проверял он их потому, что хорошо знал меня, что я, идущий далеко впереди армии, на случай встречи с врагом, не буду поджидать главных сил армии, а по чисто боевым соображениям, чтобы не дать врагу своевременно осмотреться и подготовиться, согласно своему и нашему положению, брошу свои части на него, хотя бы это стоило больших жертв в начале схватки именно нам, а не врагу....

Вот в этих то случаях Семен Каретник проверял обыкновенно пулеметы путем прострелки из них по пяти и десяти патронов, часто сам. Номера их только смотрели на него и, когда нужно, помогали ему. (26)

Эти предосторожности объясняют частый успех таких неожиданных атак и свидетельствуют о полной несостоятельности обвинений в алкоголизме со стороны Волина, конечно же, выдвинутых после смерти Махно, так как при его жизни они были бы отброшены и высмеяны. Действительно, невозможно себе представить, чтобы Махно и его близкие товарищи могли предаваться чрезмерным пьянкам, принимая во внимание постоянное напряжение, в котором они жили; небольшая выпивка могла обернуться немедленной гибелью для всех, так как стычки происходили в самые неожиданные моменты дня или ночи, поэтому им следовало быть постоянно начеку. Все военные хорошо это знают, и, например, во время своего знаменитого рейда генерал донских казаков Мамонтов, который сам отличался чрезвычайной скромностью, и также шел в первом ряду своих солдат, обнаружил тысячу бочек алкоголя во Фролове. Он немедленно приказал их вылить, казаки выполнили этот приказ со слезами на глазах (трудно сказать, из-за действия испарений алкоголя или из сожаления); Мамонтов отлично понимал, что в противном случае они все были бы через час перебиты (27). Махно поступил также со спиртом Бердянского спиртзавода во время одного из захватов порта; содержимое бочек было вылито на снег, тогда как его можно было использовать для разогревания тел.

Следует поставить важный вопрос о влиянии харизмы «Батьки» Махно на движение в целом. В представлении многих Махно рассматривается как руководитель, которому подчинялись все повстанцы. Как мы видели, верховной властью движения был общий съезд крестьян и повстанцев района; руководящий орган, назначаемый между двумя съездами, Военно-Революционный Совет, имел только исполнительную роль. Жизненно важные для движения решения всегда принимались после общего собрания повстанцев; однако некоторые стратегические и тактические решения военного порядка принимались только Махно и членами его штаба. «Батька» означает здесь, таким образом, предводитель людей в военном плане, и только в этом плане. Такая концепция полностью согласовывалась с традициями предков махновцев - запорожских казаков. В этом случае функция Батьки, соответствующая тогдашнему титулу кошевого атамана, не требовала такого харизматического отношения. Об этом можно судить по описанию Гоголя. Некий Кирдяга был избран, как и положено, в его отсутствие, кошевым атаманом. Дюжина казаков пришли за ним и говорят ему:

-   Что, панове, что вам нужно? - спросил он.

-   Иди, тебя выбрали в кошевые!..

-   Помилосердствуйте, Панове! - сказал Кирдяга. - Где мне быть достойну такой чести! Где мне быть кошевым! Да у меня и разума не хватит к отправленью такой должности. Будто уже никого лучшего не нашлось в целом войске?

-   Ступай же, говорят тебе! - кричали запорожцы. Двое из них схватили его под руки, и, как он ни упирался ногами, но был, наконец, притащен на площадь, сопровождаемый бранью, подталкиваньем сзади кулаками, пинками и увещаньями. - Не пяться же, чортов сын! Принимай же честь, собака, когда тебе дают ее!

Таким образом введен был Кирдяга в козачий круг.

-   Что, панове? - провозгласили во весь народ приведшие его. - Согласны ли вы, чтобы сей козак был у нас кошевым?

-   Все согласны! - закричала толпа, и от крику долго гремело всё поле.

Один из старшин взял палицу и поднес ее новоизбранному кошевому. Кирдяга, по обычаю, тотчас же отказался. Старшина поднес в другой раз. Кирдяга отказался и в другой раз, и потом уже, за третьим разом, взял палицу. Ободрительный крик раздался по всей толпе, и вновь далеко загудело от козацкого крика всё поле. Тогда выступило из средины народа четверо самых старых, седоусых и седочупрынных Козаков (слишком старых не было на Сечи, ибо никто из запорожцев не умирал своею смертью) и, взявши каждый в руки земли, которая на ту пору от бывшего дождя растворилась в грязь, положили ее ему на голову. Стекла с головы его мокрая земля, потекла по усам и по щекам и всё лицо замазала ему грязью. Но Кирдяга стоял не сдвинувшись и благодарил Козаков за оказанную честь. (28)

Легко понять, что в этих условиях титул Батьки соответствовал ограниченным возможностям командовать, даже если он мог влиять на некоторые другие решения силой своего слова или рассуждения. Пример с делом Григорьева наглядно подтверждает эту мысль: после первого контакта с атаманом Махно и члены его штаба удалились, чтобы обсудить какой выбор сделать. Первое голосование показало, что четыре голоса за союз, а семь против и за немедленную казнь погромщика. В этот момент вмешался Махно и «стал говорить, во что бы то ни стало нужно соединиться, так как мы еще не знаем, что у него за люди, и что расстрелять Григорьева мы всегда успеем. Нужно забрать его людей: те - невинные жертвы, так что во что бы то ни стало нужно соединяться (29)». Второе голосование показало результат этого выступления: десять голосов за соединение и два воздержавшихся. Когда надо было принять решение, имевшее такие трагические последствия для судьбы движения, о втором союзе с красной армией, Махно колебался; если бы он выступил против, вне всякого сомнения, события не пошли бы по такому губительному пути. Вероятно, он не захотел идти против подавляющего большинства повстанцев, выступавших за соглашение. Зато, в случае с Федором Глущенко, которому ЧеКа поручила его убить, Махно не смог противостоять решению своих товарищей казнить его, несмотря на раскаяние осужденного. Он сохранил и использовал титул Батьки, потому что он понял, что это связывает его со всем крестьянством, которое узнавало себя в нем; в противном случае, ему как убежденному анархисту, не нужны были почести, раздаваемые какой-либо властью: он презрительно отказывался от наград и званий - с существенным жалованием – которые ему предлагала то красная армия, то белые. Приведем анекдотический случай, когда во времена Врангеля некоторые белые политики хотели дать ему титул «Граф Гуляй-польский», но сейчас невозможно установить, знал ли Махно об этом странном плане (30). Все это притворство не мешало врагам назначать по случаю за его голову цену, достигавшую значительных размеров, чтобы устранить этот символ народной автономии. Его ответственный пост не вскружил ему, таким образом, голову, так как, по словам одного из некрологов, «Махно не умел «играть роль», его восхождение было естественным, результатом исключительной волевой натуры, которая увлекала и его и все окружающее» (31). Силу воли он черпал в интенсивной вере в анархию. Еще в начале повстанческого движения, в 1918 году, он мечтал о жизни «где бы не было ни рабства, ни лжи, ни позора! Ни презренных божеств, ни цепей, где не купишь за злато любви и простора, где лишь правда и правда людей...»

В эмиграции Махно вынужден был использовать все ресурсы своей силы воли, чтобы вынести противостояния и унижения изгнания в незнакомых ему странах и в окружении часто враждебном. Франция оправдала свою репутацию прибежища, хотя в префектуре полиции Парижа ему заявили, что из-за него интервенция Антанты в России провалилась, но к нему из-за этого не проявили суровости, и он получил разрешение на жительство (32). В этих условиях еще большей заслугой является то, что смог развернуть такую интенсивную деятельность по написанию мемуаров и статей на протяжении 1925-1929 гг., дополняя на бумаге битвы, которые он вел на местности. Заметим по этому поводу, что его стиль, хотя не настолько «литературный», как этого желал Волин, был достаточно образным. Он пишет, описывая одновременно события и то, что он переживал, что не исключает местами некоторый пафос и ненужное многословие; однако, он всегда выделяет глубокий и окончательный смысл занимаемой им позиции, иногда с красивым лирическим полетом мысли. В своих отношениях с другими анархистами, он не стремился воспользоваться своим «престижем» и всегда оставался братским. Киро Радев рассказал нам, как личный магнетизм Махно действовал на французских рабочих и других простых людей, которые, ничего не зная о нем, кроме его имени Нестор, очень тепло общались с ним. Он остался униженным среди униженных, верным своему классу. Анархистские активисты Эмарга, тогда небольшой общины в департаменте Гард, самой анархистской во Франции по количеству и интенсивности развернутой либертарной деятельности, встречались с ним в 1929 году, когда он совершил краткое путешествие, чтобы привезти туда свою дочь Люсю на каникулы к друзьям. Товарищи Шотар, которого называли Шошо, и N. описывали нам Махно, как человека, внушавшего некоторую робость, в фетровой шляпе, с прямым взглядом, с энергичным рукопожатием, открытого и симпатичного.

Когда на него выплеснулась грязь клеветы и жаркие дискуссии и полемика 1927-1929 гг., в его характере прибавилось горечи, его недоверие возросло, он ничего не пропускал, резко отреагировал и стал более замкнутым.

Какова доля правды в инсинуациях по поводу его частых посещений ипподрома в Венсенне и его склонности к пьянству? Киро Радев подтвердил нам привычку Махно ходить смотреть лошадиные бега, но не столько, чтобы играть на тотализаторе, сколько для того, чтобы вновь испытать чувство скачки - вполне естественное желание для кавалериста. Что же касается злоупотребления вином и алкоголем, болгарские товарищи, которые оставались близкими друзьями Махно до самой кончины и часто приходили к нему - Киро Радев, Ереван, Никола Чорбаджиев - отвечая на наш вопрос, категорически отрицали у него такую склонность. Они никогда его не видели пьяным, ни выпивающим несколько рюмок, напротив, состояние здоровья не позволяло ему, по их словам, употреблять алкоголь. Ида Мэтт также присоединяет свое свидетельство по этому поводу:

Был ли Махно пьяницей, каким его изобразил Волин? Я очень часто встречалась с ним на протяжении трех лет в Париже и никогда не видела его пьяным. Несколько раз в качестве переводчика я сопровождала Махно на обеды, организованные в его честь западными анархистами. Нестор пьянел от первого стакана вина, глаза его начинали блестеть, он становился более красноречивым, но, повторяю, по-настоящему пьяным я не видела его никогда. Мне говорили, что последние годы он голодал, опустился, может быть, тогда и начал пить. Для его больного, слабого организма было достаточно нескольких капель алкоголя, чтоб опьянеть. Будучи атаманом, он, вероятно, пил наравне с любым крестьянином. (33)

Среди полученных нами свидетельств нет ни одного прямого подтверждения возможного пристрастия Махно к выпивке, ничего такого, что подтверждало бы категорическое утверждение американского исследователя Авриша, согласно которому Махно «находил только в алкоголе способ убежать от этого чужого мира, куда его забросила судьба (34)».

Махно заплатил дорогую дань революции, как в личном, так и в семейном плане. Над его старой матерью издевались и выгнали ее из собственного дома и сожгли его; трое его братьев были по очереди убиты австро-немцами, белыми и красными. Он расстался со своей первой женой Настей из-за недоразумения: во время поездки Нестора по России она родила ребенка, который умер, затем, считая Нестора пропавшим, она сошлась с другим человеком. У Нестора также некоторое время была другая спутница, Тина, работавшая телефонисткой в Дибривке. Затем с начала 1919 года, он поддерживал последовательные отношения с той, которая стала вскоре спутницей его жизни, с Галиной Кузьменко, учительницей из Гуляй-Поля. Она была очень активной участницей повстанческого движения, умела так же хорошо стрелять из винтовки, как из пулемета, одно время занималась службой разведки. Должно быть, именно эта преданность движению привязывала к ней Махно. Она дорого за нее заплатила: ее отец, наивно веривший «что и белые и красные такие же люди» был расстрелян красными в августе 1919 года только за то, что был тестем Махно. Уточним по этому поводу, что эта пара никогда не сочеталась официальным браком, несмотря на некоторые утверждения, согласно которым они даже венчались в церкви. Галина сама утверждает это в статье о смерти отца, написанной после кончины своего спутника (35). Она считала себя «махновкой, а не анархисткой», сообщает нам Никола Чорбарджиев, который описывает ее как «крупную, красивую женщину, прямую, открытую, симпатичную, улыбчивую, очень достойную и хорошую мать». В 1921 году вместе с Нестором она была на шаг от смерти, когда деревня, в которой они находились, была окружена красными, которые, зная об их присутствии, подвергли все дома тщательному обыску. Они с Нестором, вооруженные револьверами, ждали за дверью, когда их обнаружат, чтобы дорого отдать свою жизнь, но солдаты оказались не настолько любопытны, чтобы заглянуть за дверь комнаты, которую они обыскивали. Мэй Пикрэ также описывает ее, как «очень преданную, спокойную, разумную, привязанную к Нестору и симпатичную», а вот маленькая Люси, которой в 1925 г. было почти три года, произвела на нее впечатление бесенка, так она взбиралась на стол и прыгала с него (36). По некоторым «слухам», в этой семье были периоды отсутствия согласия, но и здесь мы не получили никаких точных свидетельств. Никола Чорбаджиев, который был их соседом, нам это опроверг, напротив, он отметил очень хорошее взаимопонимание между ними. Однако Ида Мэтт выдвигает серьезные обвинения против Галины; она называет ее украинской националистской, приписывает ей отношение, унижающее Нестора, и обвиняет ее даже в попытке убить его во время сна, в 1924 году, из-за любовной идиллии, которую она якобы имела с каким-то петлюровским офицером. Она приводит в качестве доказательства этой попытки длинный шрам у Махно на щеке. Мы обратили ее внимание, что хорошо известно, что это шрам от пули, которая попала ему в затылок и вышла через щеку. На это она нам ответила, что она «только слышала» об этой попытке. Ида Мэтт обвиняла также Галину в том, что она изъяла личный дневник Нестора и, вместе с Волиным, спутницей которого она якобы стала, уничтожила его из-за содержавшихся в нем суровых замечаний по их поводу. И в этом случае Ида Мэтт не смогла привести уточнений и прикрылась ссылкой на «слухи». Поэтому следует относиться с большой сдержанностью к такого рода утверждениям. Никола Чорбаджиев нам подтвердил, что Галина поддерживала дружеские отношения с Волиным после смерти Нестора, но из этого нельзя сделать вывод об интимных отношениях; их отношения, по-видимому, были связаны с подготовкой к изданию рукописей и Воспоминаний Махно. Бесспорной явля­ется ее верность памяти своего спутника, как это доказывает ее статья на украинском языке, появившаяся в Пробуждении, чтобы опровергнуть клевету украинских шовинис­тов (37). Кроме того, ее продержали тринадцать месяцев в Варшавской тюрьме; тот факт, что она была женой Махно был недостаточным для обвинений; для этого она должна была развернуть большую совместную деятельность с Махно, секретарем и доверенным лицом которого она всегда была. Нам кажется, что ее роль в движении была намного более важной и значительной, чем это кажется. Именно она летом 1920 года взяла на себя, например, тонкую и опасную миссию провести переговоры с русско-американскими анархистами Эммой Гольдман и Александром Беркманом, в то время занимавшими проленинские позиции. Она их информировала об истинной природе махновского движения; Гольдман и Беркман не скрывают сильного впечатления, которое она на них произвела. Эмма обратила ее внимание на опасность, которой она себя подвергает, приехав на встречу с ними; Галина ответила, что она «так часто сталкивалась с опасностью, что больше не обращает на нее внимание». Обе провели ночь в спорах; Эмма отмечает «ее восхитительное лицо», а Беркман говорит о ней как о «молодой женщине замечательной красоты». Она расспрашивала Эмму Гольдман о «женщинах за границей, в частности в Америке: что они делают? действительно ли они имеют независимость и признание? Каковы отношения между полами? А контроль рождаемости?» Эмма была под впечатлением от «такого сильного желания получить информацию» и чувствовала, «что ее собственный энтузиазм пробуждается» от контакта с Галиной. Эта встреча кажется решающей в изменении взглядов этой пары, до этого питавшей иллюзии по поводу ленинского режима. Был разработан хитроумный план встречи с Махно, поезд, в котором должны ехать Гольдман и Беркман якобы будет взят махновцами, таким образом, будет соблюдена видимость по отношению к Москве, а они смогут получить точную информацию о махновщине. Обстоятельства не позволили осуществить этот план (38).

В эмиграции Махно внешне пытался держать свою спутницу на расстоянии от своей деятельности, утверждая даже в одной из статей, что его жена не занимается политикой. Это делалось, вероятно, для того, чтобы не компрометировать ее в глазах французской полиции и своих русских врагов. Возможно, даже, перед своей смертью он поручил ей вернуться на родину и выполнить какое-то задание, касающееся его уцелевших товарищей. Некоторые детали свидетельствуют в пользу такого тезиса; во-первых, существование где-то на Украине трех потайных мест с оружием и ценностями, известных только им двоим; затем, нам удалось установить, что Галина и ее дочь Люся Михненко во время войны уехали в Берлин, чтобы оттуда попытаться вернуться на Украину.

Вне всякого сомнения, Галина осталась верной борьбе, которую они вели в 1919-1921 гг. и пыталась продолжать ее доступными ей средствами.

Перейдем теперь к различным упрекам и недостаткам, которые приписывались личности Махно. Следует начать с его старого товарища Петра Аршинова, который в своей Истории махновского движения, после перечисления многочисленных и явных положительных качеств переходит к главному недостатку: Махно якобы не хватало политических и исторических знаний, а также достаточной теоретической подготовки. Эти пробелы якобы серьезно отразились на всем движении, принимая во внимание ту роль, которую в нем играл Махно. Аршинов отмечает также «полное отсутствие образования» и некоторую «беззаботность», особенно осенью 1919 г., когда большевики вновь захватили Украину (39). Он не приводит никакого другого примера или конкретного случая, чтобы подтвердить свои замечания; отсюда следует вывод, что Аршинов упрекает Махно в том, что он не принял мер предосторожности против Москвы, и что он по-настоящему не противостоял второму союзу с красной армией. Было бы интересно узнать позицию по этому поводу, занятую самим Аршиновым, так как он, кажется, в это время участвовал в движении. Как бы там ни было, Махно, как мы видели, никогда не принимал единолично решения, касающиеся всего движения, поэтому, в данном случае, этот упрек должен быть адресован также другим повстанцам. Заметим, что в то время большевизм был явлением новым, и мало кто был в курсе партийной карьеры Ленина, его двойного языка и якобинско-бланкистских концепций. Многие другие революционеры, в том числе большевики, позволили себя обмануть, хотя имели «университетские дипломы» или большой «партийный стаж», такое случалось даже среди анархистов и не самых незначительных: сам Кропоткин строил иллюзии по поводу ленинского режима. С другой стороны, мы не согласны с Аршиновым по вопросу образования и политических и исторических знаний Махно, который не был так уж лишен всего этого, мы имели возможность в этом убедиться. Следовательно, этот «недостаток» не убедителен, разве что Аршинов хотел сказать больше и привлечь внимание, например, к отношению Махно к власть предержащим белым, мало соответствовавшему общепринятой практике, или же упрекнуть Махно, за то, что он отказался от своих обязанностей в июне 1919 года, уступив дорогу Троцкому, или еще за то, что он недооценил украинский национальный фактор. Этого было бы одновременно и слишком много, и недостаточно, поэтому мы ограничимся единственным примером, приведенным Аршиновым.

Волин настаивает на недостатке, отмеченном Аршиновым, и добавляет к нему упреки о «моральных качествах» и «моральных обязанностях», отсутствовавших у Махно и его товарищей: он видит в этом «теневые стороны» движения. Он «слышал мнение, что некоторые командиры - это говорили особенно о Куриленко - морально более соответствовали, чем Махно, для того чтобы руководить и направлять движение в целом (40)». К сожалению, Волин не был знаком с Куриленко и «не мог составить себе личного мнения о нем», что несколько смягчает приводимый им «слух». Напротив, он объясняет «беззаботность» Махно злоупотреблением алкоголем, его «самым большим недостатком». Проявление этого «недостатка» имело особенность в том, что находило моральное выражение: «Состояние опьянения у Махно проявлялось особенно в моральном плане. Физически, он твердо стоял на ногах. Но под влиянием алкоголя, он становился злым, возбужденным, несправедливым, невозможным, грубым». Оставим Волину заботу определить разницу между «моральным» и «физическим» состоянием опьянения, вызывает сожаление только то, что он подождал кончины Махно, чтобы бросить такое обвинение, маловероятное, на наш взгляд, ввиду указанных выше причин. Волин продолжает, указывая еще один большой недостаток Махно и многих близких ему людей: их «отношение к женщинам. Они якобы принуждали некоторых женщин участвовать в "каких-то оргиях"». Это очень серьезное обвинение было категорически отброшено Идой Мэтт: Махно ей рассказывал, что

в Париже, что в пору его славы люди раболепствовали перед ним, и он мог бы выбрать себе любую женщину, но в действительности у него не было свободного времени для личной жизни. Махно рассказывал мне об этом, чтобы опровергнуть миф об оргиях, в которых якобы участвовал. На самом деле Махно был человеком чистым, даже целомудренным. Мне кажется, в его отношении к женщине соединилась своего рода крестьянская простота с уважением к слабому полу, присущим русским революционным кругам начала века. (41)

Добавим, что Исаак Тепер, анархист из Набата, участвовавший на протяжении нескольких месяцев в движении, приводит в своем исследовании случай с махновским командиром Пузановым, который за изнасилование медсестры был передан в повстанческий трибунал. Махно настаивал на расстреле, и только благодаря большинству голосов он был смещен с должности командира и направлен на передовую, где вскоре погиб (42). Не забудем также о присутствии Галины Кузьменко и других женщин-повстанцев, которые никогда бы не допустили такого отношения ни к себе, ни к другим женщинам.

Волин говорит еще о «личных капризах», «диктаторских ужимках», «произвольности», «глупых выходках» и «сумасбродных поступках», а также о «своего рода военной клике», или камарилье, вокруг Махно, и в этом случае он не приводит конкретные факты, и эти обвинения кажутся главным образом продиктованными личной обидой. По какой причине Волин хотел нанести ущерб памяти своего идейного товарища? Конечно, он принимал участие в повстанческом движении только на протяжении четырех месяцев, и его мнение имеет силу только для этого периода, и можно бы усмотреть в этой личной неприязни противоречие между тем, кто «говорит», и тем, кто «действует», в общем, между болтуном и активистом. Ида Мэтт, со своей стороны, «свидетельствует», что Махно не только «не любил Волина, но он не питал к нему никакого уважения, он рассматривал его как человека пустого и бесхарактерного». В этом, наверное, и состоит причина, объясняющая отношение Волина к Махно.

Сама Ида Мэтт также говорит о недостатках Нестора, которые она могла видеть в эмиграции, в тот единственный период, когда она его знала. Она отмечает в частности «его крайнюю недоверчивость и осторожность», даже по отношению к самым близким друзьям, которые желали ему добра. Она считала, что такое отношение являлось «патологическим наследием» военной деятельности Нестора. Ида Мэтт находит также, что у него «ворчливый характер», и отмечает некоторую «дозу враждебности по отношению к интеллигентам», к которым он. по-видимому, чувствовал «некоторую зависть»? По ее мнению, он якобы «завидовал карьере» Ворошилова и Буденного. Может показаться, что ей трудно правильно выразить на французском языке некоторую «неприязнь» Махно к этим лицам и интеллигентам, по отношению к которым, начиная со своего опыта в Бутырской тюрьме, он знал, чего придерживаться. Магалевский, на которого мы уже ссылались, рассказывает, что в 1917 году в Гуляй-Поле он слышал, как Махно говорил крестьянам, выслушав речи местной знати и начальства: «Не верьте тому, что рассказывают эти интеллигенты, это враги простого народа (43)». Зато, как мы видели, в Екатеринославе он сожалел о недостаточном участии интеллигенции в движении. В своей Азбуке анархиста-революционера, он указывает, что из десяти интеллигентов, которые приходят к угнетенным трудящимся, девять стремятся их обмануть, но десятый станет их другом и поможет им избежать обмана остальных (44), что дает, на наш взгляд, хороший общий средний показатель. Он не разделял, несмотря на это, критические положения по поводу интеллигенции, выдвинутые польско-русским революционером Махайским, с которым он, между прочим, встречался во время поездки в Москву весной 1918г.

В своем желании защитить память Махно от обвинений Волина Ида Мэтт заодно признала свои собственные заблуждения по некоторым вопросам. Действительно, среди утверждений, казавшихся обоснованными, некоторые оценки выглядят очень поверхностно:

Был ли Махно честным человеком, желавшим добра своему народу, или он случайно оказался во всеобщей схватке? Я думаю, он был искренен в своих социальных пристрастиях. Это был политический деятель с природным талантом, хотя порой он и пускался в рискованные военные авантюры, которые, казалось бы, стояли значительно выше и его политических познаний, и личных возможностей. Тем не менее, я считаю, что в роли народного мстителя он был абсолютно на своем месте. Впрочем, слабость махновщины была присуща и всему крестьянскому движению России: отсутствие четких целей и конкретных задач. Крестьяне прежде всего хотели земли и свободы, но как использовать и то и другое не знали. Эта их слабость отчасти объясняет то, что русское крестьянство и в дальнейшем не смогло противостоять новому закрепощению, введенному Сталиным.

Это непонимание природы и целей махновцев является «слабым местом» самой Иды Мэтт, молодой горожанки, недавно пришедшей в революционную среду, которая не знала от начала до конца всего контекста схваток на Украине.

Рассмотрим достаточно странную оценку Луи Дорле, он же Самюэль Вержин, автора опубликованного в газете Ле Либертэр хвалебного некролога о Махно: он написал нам, что видел «два или три раза Махно. Это был грубиян, считавший, что всякая правда хороша для того, чтобы быть сказанной (45)»...

В свою очередь, за что и в чем мы можем критиковать или упрекнуть Махно? Нам кажется, что с его стороны имела место серьезная недооценка украинского националь­ного фактора, что он, впрочем, сам позже признал в эмиграции. Незнание украинского языка и культуры, хотя юг Украины, достаточно русифицированный, был более воспри­имчив к общим проблемам России. Он совершил, например, ошибку, начатую по своей инициативе в борьбе против украинских националистов, четко не отмежевавшись от московского империализма. Определенный договор с петлюровцами мог бы позволить махновцам посвятить себя полностью борьбе против белых и красных захватчиков. Как следствие, лучшее понимание степени опасности, которую представляли различные враги - явная недооценка в этом плане большевиков - могло бы полностью изменить развитие ситуации. Однако эти недостатки не могут вменяться в вину одному Махно, сама анархистская доктрина также игнорировала национальный фактор и гегемонистскую тенденцию якобинцев-ленинцев. Остается еще его чрезмерная суровость к некоторым мародерам и совершившим антиобщественные поступки, которых он систематически вешал и расстреливал. Если не принимать во внимание эту черту, нам кажется, он действовал наилучшим образом, в согласии с повстанческими массами и принципами анархо-коммунизма. Поэтому Коваль, русский анархист и активный участник революции 1917 года, считает, что люди, такие как Махно, очень редки и «появляются раз в столетие (46)». Автор одного из некрологов видит в нем воплощение борьбы против всех тираний «чтобы превратить наш рабский мир в вольное общество, без рабов и господ (47)». Автор другого некролога, Липоткин, предсказывает, что «когда русский революционный народ сбросит иго диктатуры и освободится от большевиков-насильников, он с гордостью и любовью вспомнит своих славных и подлинных борцов, среди которых Нестор Махно займет одно из первых мест (48)».

 

¹ Магалевский, цит. соч., стр. 61.

² Цитируется Александром Беркманом, Alexandre Berkman, Nestor Makhno, the man who saved the holsheviks, рукопись, написанная на английском языке незадолго до его смерти в 1935 г русско-американским анархистом Мы благодарим Международный Институт Истории в Амстердаме, в котором хранится рукопись, за разрешение опубликовать некоторые отрывки. Этот текст повторяет и развивает раздел «Н.Махно», книги того же автора, The bolshevik myth, опубликованной в 1925 г. в Нью-Йорке, стр. 182-196.

³ Белаш, цит. соч., стр. 212.

⁴ Дыбец, цит. соч., стр. 39 и стр. 44-45.

⁵ Бразнев, «Партизаны», в ж. Новый Мир. Москва, 1925. № 7, стр. 75.

⁶ B.C. Экспедиция Л. Б. Каменева, цит. соч., стр. 136.

⁷ С.Розен, цит. соч., стр. 125.

⁸ P.Quaroni. Croquis d'ambassade (перевод с итальянского), Париж. 1955, стр. 5.

⁹ Там же, стр. 10.

¹⁰ Там же, стр. 6

¹¹ Л.Вінар, «Відносини між Махном й українською національною армією (1918-1920)», в Розбудова держави, Мюнхен, 1953, 2. стр. 14-20.

¹² Є.Якимов. «Приїзд Махна в Умань», Червона калина. Львів, 1931, стр. 78-80.

¹³ Гутман, цит. соч., стр. 67.

¹⁴ В.Т., Инженер, депортированный в Германию во время Второй мировой войны и затем нашедший прибежище во Франции, «Из далекого прошлого (Воспоминания о Махно)», Дело труда, № 41. 1953. стр. 25-27.

¹⁵ Mauricius. Аи pays des Soviets, «New mois d'aventures», Paris, 1922. cc. 261-267.

¹⁶ C.M., «Махновщина», Революционная Россия. Прага, 1922, № 7, стр. 23.

¹⁷ A.Berkman, цит. соч., стр. 29.

¹⁸ А.Николаев, Первый среди равных, цит соч., стр. 124.

¹⁹ Калинин, Русская Вандея, цит. соч., стр. 286.

²⁰ А.Николаев, Нестор Махно, цит. соч., стр. 95.

²¹ А.Николаев, Нестор Махно, цит соч., стр. 17.

²² А.Николаев, Нестор Махно, цит. соч., стр. 93.

²³ A Berkman, op. cit. pp. 12-13.

²⁴ Ida Mett. Souvenirs sur Makhno, рукопись, отпечатанная на машинке на семи страницах и хранящаяся в Библиотеке современной международной документации в Нантерре, Paris, 1948, р. 5.

²⁵ А.Николаев, цит. соч., стр. 99.

²⁶ Н.Махно. Махновщина и ее вчерашние союзники, большевики, цит. соч., стр.31-32.

²⁷ И.Калинин, цит. соч.

²⁸ Н.Гоголь, Тарас Бульба, собр. сочинений в шести томах, Москва. 1952, т. 2, стр. 59-60

²⁹ Кубанин, цит. соч., стр. 80.

³⁰ Наживин, Статьи о революции, Берлин, 1923, стр. 314.

³¹ Муромец, в ж. Пробуждение. 52-53, ноябрь-декабрь, 1934, стр.16.

³² Об этом разговоре известно по свидетельству Николы Чорбаджиева.

³³ Ida Mett, op. cit.

³⁴ Paul Avrich, Les anarchistes russes. Paris, 1979, p. 279.

³⁵ Г.Кузьменко, «Воспоминания. Смерть моего отца». Пробуждение. № 76, 1936, стр. 14-24.

³⁶ Интервью Мэй Пикрэ. взятое автором 28 сентября 1981 года.

³⁷ Пробуждение, № 50-51, сентябрь-октябрь 1934.

³⁸ A.Berkman, цит. соч., стр. 14-22, Emma Goldman, Epopée d'une anarchiste. Paris, 1979, стр. 263.

³⁹ Аршинов, цит. соч., стр. 217-220 (Волин в своих неизданных писаниях на французском языке утверждает, что Аршинов написал об этих недостатках Махно по его настоянию).

⁴⁰ Волин. Неизвестная Революция. Париж, 1947, стр. 680-683.

⁴¹ Ida Mett. цит. соч.

⁴² I.Teper, цит. соч., стр. 84.

⁴³ Магалевский, цит соч., стр. 63.

⁴⁴ Пробуждение. N19. январь 1932, стр,20.

⁴⁵ Письмо автору от 4.10.1981.

⁴⁶ Ф Коваль. «Требуйте освобождения Махно», Американские известия, 17 января 1923, стр.6.

⁴⁷ «Смерть И.И.Махно». Пробуждение. № 47-49, июнь-август 1934. стр. 2.

⁴⁸ Л.Липоткин. «Нестор Махно», Пробуждение. № 50-51, сентябрь-октябрь 1934, стр.16.