Александр шубин
Анархистскии сoциальнии oпьит
(oт Maхнo дo испании 1917 - 1936 гг.)
Часть II
Глава VI: Дискуссия по платформе (1926-1931 гг.)
3. Партизаны, стачечники и просветители
Ко времени появления "Платформы" в российской анархистской эмиграции господствовало признание насилия постольку, поскольку оно необходимо для самозащиты от контрреволюционных вооруженных сил. Предполагалось, что этой самозащиты будет достаточно, чтобы лишить государство и капитал средств к существованию, поскольку предприятия будут захвачены вооруженными трудящимися. Трудовые коллективы не должны при этом никого подавлять - их задача защищать свою свободу.
Эта точка зрения противоречила опыту гражданской войны в России, который свидетельствовал, что: во-первых, оборонительная тактика и стратегия ведут к разгрому революционного движения, а во-вторых, идеологическая и финансовая война могут быть не менее важным фактором, чем непосредственные военные действия. Этот опыт толкал отдельных представителей российской анархистской эмиграции ко взаимоисключающим радикальным выводам: или полный отказ от насилия как метода анархистских сил, или широкое использование трудящимися диктаторских методов в ходе революции.
"Платформа" склоняется к утверждению насилия в качестве одного из основных методов революционных сил: "Анализ современного общества устанавливает, что иного пути, кроме насильственной социальной революции, для пересоздания капиталистического общества в общество свободных тружеников, нет"
(123). Однако целью этой насильственной революции является ликвидация всякого насилия
(124).
Авторы "Платформы" высказались в поддержку синдикализма при условии, что он не будет противопоставляться другим методам борьбы: "Мы считаем противопоставление анархического коммунизма синдикализму и обратно совершенно искусственным, лишенным всякого основания и смысла.
Понятия коммунизма и синдикализма лежат в двух различных плоскостях. В то время, как коммунизм, то есть свободное общество равных тружеников, является целью анархической борьбы, - синдикализм, то есть революционно-профессиональное рабочее движение, является лишь одной из форм революционной классовой борьбы... Мы находим, что в революционный синдикализм, как в одну из форм революционного рабочего движения, анархисты должны войти"
(125).
Синдикаты, которые могут быть одним из важнейших орудий разрушения старого строя, не в состоянии сами по себе защитить завоевания революции, так как "социальная революция, угрожающая привилегиям и самому существованию нетрудовых классов современного общества, неминуемо вызовет отчаянное сопротивление этих классов, которое выльется в ожесточенную гражданскую войну.
Как показал опыт России, подобная гражданская война явится делом не нескольких месяцев, а нескольких лет. Сколь бы успешными ни были первые шаги трудящихся в начале революции, "имущие господствующие классы на долгое время сохранят огромную силу сопротивления и в течение ряда лет будут переходить в наступление на революцию, стремясь отвоевать отобранные у них власть и привилегии"
(126).
Этот прогноз (вполне реалистичный, как покажет не только российский, но и испанский опыт 30-х гг.) не оставляет сомнений - стратегия чисто оборонительного насилия обречена. Объединенная армия государственников по очереди раздавит восставшие профсоюзы и фабзавкомы. Если ориентироваться на вооруженное сопротивление в гражданской войне, то неизбежно формирование революционной армии.
Труженики, "чтобы удержать завоевания революции, должны будут создать органы защиты революции, чтобы всему этому противопоставить соответствующую боевую силу. В первые дни революции такой боевой силой явятся все вооруженные рабочие и крестьяне. Однако лишь в первые дни, когда гражданская война еще не достигнет своего кульминационного пункта и когда борющиеся стороны не выдвинут еще правильно построенных военных организаций"
(127).
В 1936 г. события развивались по подобному сценарию. Характерна определенная растерянность в республиканском лагере в тот момент, когда со стороны фашистов "правильно построенная военная организация", несмотря на первоначальные поражения, была создана. Республиканцы и анархисты с этим опаздывали, что стало одной из причин потери ими инициативы.
Об этом предупреждали "платформисты": "В социальной революции наиболее критическим моментом является не момент низвержения власти, а момент, который наступит после этого низвержения, момент всеобщего наступления низвергнутого строя на трудящихся, когда надо будет удерживать достигнутые завоевания"
(128).
В этот момент, по мнению "платформистов", революционные силы должны создать свою армию. Но как совместить идею армии с анархизмом? "Отрицая государственнические властнические принципы управления массами, мы тем самым отрицаем государственнический способ организации военной силы трудящихся, т.е. отрицаем принцип принудительной государственной армии. Согласно основным положениям анархизма в основу военных формирований трудящихся должен лечь принцип добровольного комплектования. Как на пример таких формирований, можно указать на партизанские военно-революционные формирования рабочих и крестьян, действовавшие в русской революции"
(129).
Однако добровольческая (наемная, поскольку солдат кто-то должен кормить) армия никак не гарантирует от диктатуры. Она вполне может превратиться в самостоятельную касту, противопоставившую себя обществу. Возможной гарантией от возникновения такой касты может быть децентрализация армии при партизанской войне. Но десятки исторических примеров показывают, что по мере успехов партизанского движения самостоятельные отряды под воздействием военной необходимости сливаются в единую армию, руководимую политически авторитарным вождем. И до, и после 1926 г. партизанские войны часто приводили, таким образом, к формированию диктаторских режимов.
“Платформисты" - не сторонники “партизанщины”: "революционное добровольчество и партизанство не следует понимать в узком смысле этих слов, т.е. как борьбу с врагом местных рабоче-крестьянских отрядов, не связанных между собою оперативным планом и действующих каждый на свою ответственность... Гражданская война, подобно всякой войне, может быть успешно проведена трудящимися лишь при соблюдении двух основных принципов военного дела - единства оперативного плана и единства общего командования... Таким образом, вооруженные силы революции в силу требований военной стратегии и стратегии контр-революции неминуемо должны будут слиться в общую революционную армию, имеющую общее командование и общий оперативный план"
(130).
План ведения войны, подобный этому, был затем с успехом применен коммунистами в Китае и на Кубе. Итогом победы революционных сил (правда, не анархистских) стало установление диктатур.
По мнению "платформистов", "хотя революционная армия должна быть построена на определенных анархических принципах, тем не менее на самую армию не должно смотреть как на предмет принципа. Она - лишь следствие военной стратегии в революции, лишь стратегическое мероприятие, к которому неминуемо приведет трудящихся процесс гражданской войны"
(131). Авторы документа не учитывают опасность того, что отступление от принципов в столь важном "стратегическом мероприятии" может привести всю революцию к перерождению и краху.
В качестве гарантий от перерождения армии "Платформа" предлагает "классовый характер армии" (комплектование ее из рабочих и крестьян; этот принцип, впрочем, провозглашался и большевиками) и "полное подчинение революционной армии рабоче-крестьянским массам в лице тех, общих для всей страны, организаций рабочих и крестьян, которые в момент революции будут поставлены массами на руководящие посты хозяйственно-социальной жизни страны"
(132).
Иными словами, революционная армия будет находиться в подчинении гражданских органов власти (именно власти, о чем говорят слова "руководящие посты"). И руководство это будет централизованным. "Платформа" предусматривает "орган защиты революции, несущий на себе обязанности борьбы с контрреволюцией, как на открытых военных фронтах, так и на фронтах скрытой гражданской войны (заговоры буржуазии, подготовка выступлений и т.д.)"
(133). То есть главное командование и "ВЧК" в одном лице, которое формально подчинено организациям трудящихся. К необходимости создания такого органа "платформистов" подталкивал их опыт гражданской войны в России.
Очевидно, что такое существенное отступления от принципов анархистской доктрины (хотя и продиктованные практическим опытом) как стремление к созданию руководящих и карательных органов, в руках которых в условиях военной обстановки будет сосредоточена огромная власть, не могло не вызвать резкой критики в анархистской среде.
М.Корн прокомментировала идею создания гражданских органов, руководящих армией, следующим образом: "На обыкновенном языке это называется выборной "гражданской властью". Что же это у вас? Очевидно, что организация, заведующая фактически всею жизнью и имеющая в своих руках армию, есть не что иное, как государственная власть... Если это - "переходная форма", то почему отрицается идея "переходного периода"? А если это - форма окончательная, то почему "платформа" анархическая?"
(134) Так перед "платформистами" ставится альтернатива следования конкретному опыту революционной практики, сегодняшним "интересам дела", или немедленного соблюдения принципов анархизма во всей их полноте. Сочетание того и другого в ходе социальной революции становится проблематичным.
Естественна и озабоченность М.Корн соблюдением гражданских прав в "освобожденных районах": "Предположим территорию, находящуюся фактически под влиянием анархистов. Каково будет их отношение к другим партиям? Признают ли авторы "Платформы" возможность насилия по отношению к врагу, не поднимающему оружия? Или они, согласно анархической идее, провозглашают полную свободу слова, печати, организаций для всех? (Это вопрос, который несколько лет тому назад звучал бы дико, но некоторые известные мне мнения мешают теперь быть вполне уверенной в ответе).
И вообще, допустимо ли проведение в жизнь своих решений силой? Допускают ли авторы "Платформы" пользование властью хотя бы на минуту?"
(135)
Признание "платформистами" свободы ненасильственного сопротивления социальной революции могло бы снять с повестки дня дискуссии проблему "органов безопасности" (в конце концов сопротивление вооруженным мятежам вписывается в концепцию самообороны трудящихся в революции). Сложнее обстояло дело со связкой "гражданские органы - армия", которая действительно подпадала под определение государства как машины организованного насилия. Но здесь можно было бы искать выход на пути признания концепции "переходного периода". Однако, это было для "платформистов" неприемлемо.
Критика М.Корн заставила авторов "Платформы" сделать несколько осторожных уступок оппонентам. Во-первых, "платформисты" отмежевались от идеи обязательных решений "гражданских органов": "решения эти должны быть обязательны для всех, подававших за них голос и санкционировавших их"
(136). Таким образом, меньшинство может не подчиняться общим решениям.
Во-вторых, "платформисты" признают, что их план - только самое начало анархии, которое не гарантирует соблюдения всех принципов анархизма
(137). Это вызвало резкую критику со стороны как противников теории "переходного периода" (за "скрытое" следование этой теории), так и со стороны ее сторонников (за непоследовательность и отказ признать правоту тех, кто доказывает необходимость "переходности").
В то же время от ключевого положения о подчинении армии высшим гражданским органам "платформисты" не отказались. Отвечая М.Корн, они писали: "Подчинение армии этим организациям вовсе не означает идею выборной гражданской власти"
(138). От аргументации этого положения "платформисты" уклоняются, доказывая свою правоту прагматической необходимостью такой системы. Здесь аргументы приобретают не анархистский, а общедемократический характер: "Ведь армия, сколь бы по духу и по названию не была революционна и народна, не может, тем не менее, жить и действовать сама по себе, не будучи ни перед кем ответственна"
(139).
Опыт гражданской войны свидетельствовал: бесконтрольные формирования анархистов (или атаманов, называвших себя анархистами) часто превращались в банды грабителей, дискредитируя идеологию анархизма, к которой они на практике не имели отношения. Участники гражданской войны П.Аршинов и Н.Махно стремились найти способ обуздания таких бандформирований. Но как сделать это, не нарушая принципов анархии, несовместимой с централизованными механизмами насилия (к которым принадлежит и армия)? "Платформисты" не дают ответа на этот вопрос, продолжая прагматическую аргументацию: "Но кому непосредственно армия может политически подчиняться? Ведь трудящиеся в целом не представляют собой единого органа. Они будут представлены различными экономическими организациями. Вот именно этим организациям, в лице их высших соединений, и будет подчинена армия"
(140).
Эта модель отличается от чисто государственной строительством органов принятия решений снизу вверх, а не сверху вниз, как при бюрократической государственной системе. Это не совсем государство, но и не совсем анархия. Перед нами типичная переходная модель. Причем идея централизации военного командования и подчинения его центральным же гражданским органам делает эту модель в большей степени близкой к государственности, чем к анархии.
В итоге концепция “платформистов” обосновывается отсутствием альтернативы такой системе: "Идея революционной армии трудящихся либо должна быть отвергнута, либо должна быть признана. Но коль скоро армия признается, то также должен быть признан и принцип подчинения этой армии экономическим рабоче-крестьянским организациям. Иного решения вопроса мы не видим"
(141).
Отсутствие альтернативы предложенной в "Платформе" концепции строения революционной армии означает лишь одно: опираясь на опыт гражданской войны в России, "платформисты" пришли к не высказанному публично, но глубоко обоснованному ими выводу - условия социальной революции и гражданской войны исключают немедленное формирование анархического устройства общества.
Часть институтов не будет носить анархического характера, и следует добиваться их подконтрольности трудящимся на демократических началах. Это означает фактическое признание теории "переходного периода" при декларативном отказе от нее. В отличие от дискуссии в экономической сфере, здесь "платформисты" осознавали, что такие институты, как армия и органы безопасности, являются именно временными и должны будут отмереть после ликвидации внутренней и внешней вооруженной контрреволюции. Но пока государственность будет сохраняться, будут сохраняться и переходные полугосударственные институты в новом обществе.
Двойственным оставалось и отношение "платформистов" к свободе слова и другим гражданским правам. Следуя традиции махновского движения, авторы "Платформы" поддерживали широкую свободу слова: "Победивший труд не должен стеснять слово и прессу даже своих вчерашних врагов - угнетателей, ныне побежденных... Свободное слово и свободная пресса трудящимся необходимы как для уяснения задач их социально-хозяйственного развития, так и для уяснения лика врагов трудящихся, их аргументов, планов и намерений.
Неверно, будто капиталистическая и социал-оппортунистическая пресса развратит революционных трудящихся. Последние всегда смогут разобраться в ложной прессе и дать ей должную отповедь. Свобода прессы и свобода слова страшны для тех, кто, как капиталисты и коммунисты, живут разными темными махинациями, которые вынуждены скрывать от взора широких масс труда. Для трудящихся же свобода слова принесет огромное благо. Она даст им возможность все слышать и обо всем судить самим и тем укреплять их сознание и упрочивать их поступки.
Монополия прессы и слова, насильственное втискивание их в рамки вероучения какой-либо одной партии, подрывает всякое доверие к монопольщикам и их прессе. Раз свободное слово душится, - значит скрывается истина. Это блестяще доказали большевики, пресса которых держится на штыках и читается, главным образом, по необходимости - за неимением другой"
(142).
Таковы принципы. Но, как и в других случаях, от этих принципов возможны отступления: "Однако могут быть отдельные специфические моменты, когда пресса, вернее злоупотребление ею, могут быть стесняемы в порядке революционной целесообразности. Как пример, приведем случай из 1919 г.
Весь ноябрь 1919 г. Екатеринослав был занят революционной армией махновцев. Но в то же самое время он был обложен войсками Деникина...
В Екатеринославе в этот момент на основах свободного слова выходили следующие газеты: "Путь к свободе" - орган махновцев; "Народовластие" - орган правых эсеров; "Боротьба" - левых украинских эсеров; "Звезда" - орган большевиков. Не выходило лишь органа кадетов, бывших в то время идейными вождями деникинского движения. Но если бы кадеты захотели издавать в то время в Екатеринославе свой орган, который несомненно играл бы подсобную роль деникинцам, то должны ли были революционные рабочие Екатеринослава и повстанцы дать ему право выхода и позволили бы они ему выходить и после того, как стала бы ясной его скорее всего военная роль в происходящих событиях? Мы думаем, что нет.
В период гражданской войны таких случаев может быть не один, и в этих случаях рабочим и крестьянам придется руководствоваться не общим принципом свободы слова и прессы, а той ролью, которую возьмут на себя вражеские органы в связи с происходящей военной борьбой"
(143).
Как видим, участники махновского движения предлагают ограничения свободы слова, принятые в воюющих государствах, даже очень демократических. Но все же это очевидно государственная практика, хотя и вполне обоснованная военной обстановкой.
По мнению "платформистов", такая практика может сохраняться только во время гражданской войны. В послевоенном обществе должна господствовать полная свобода слова: "Вообще же, опуская исключительные случаи гражданской войны, победивший труд должен предоставить свободу слова и прессы как левым, так и правым мнениям. И эта свобода станет гордостью и украшением свободного общества свободных труженников"
(144).
Пример с прессой показывает, что "платформисты" стояли на позициях переходности в тактических вопросах. Одновременно этот пример помогает понять отношение авторов "Платформы" к насилию вообще: "Революционное насилие в борьбе с классовыми врагами анархисты признают и призывают к нему, но анархисты ни на минуту не согласятся пользоваться властью и силою навязывать свои решения массам. Их средства в этом - пропаганда, сила мнения, аргументация словом"
(145).
Тактические позиции радикального анархо-коммунизма, изложенные в "Платформе" и уточненные в ответах М.Корн, вызвали резкую критику со стороны авторов "Ответа". Но при этом В.Волин и его сторонники несколько исказили позиции "Платформы": "авторы платформы прибегают к старому по существу методу провозглашения единственной истиной тезисов анархо-коммунистического течения, становясь в более или менее отрицательное отношение к анархическому индивидуализму и анархо-синдикализму"
(146).
"Платформисты" просто не противопоставляют анархо-коммунизм и анархо-синдикализм, отрицая только анархо-индивидуализм. И "платформисты", и сторонники В.Волина выступают за многообразие методов борьбы, за совмещение различных течений ("Ответ" предлагает лишь более широкий спектр совмещения)
(147). "Платформа" и "Ответ" категорически расходятся лишь в методах организационного обеспечения этого многообразия методов. Из этого и вытекает некоторая надуманность части разногласий.
Принципиальные разногласия касаются прежде всего проблемы органов насилия, которые авторами "Ответа" тесно увязываются с другой важной идеей "Платформы" - идеей анархистской организации партийного типа. Комментируя положения "Платформы" о необходимости руководства массами и об органах насилия, "Ответ" заключает: "весь этот комплекс понятий, весь этот ансамбль говорит совершенно определенно о действенном, политическом и социальном руководстве массами и событиями. Вы легко представите себе конкретные формы этого руководства: наверху - руководящая партия ("Всеобщий Союз") анархистов; ниже - высшие рабоче-крестьянские организации, руководимые Союзом; еще ниже - низшие организации, органы борьбы с контрреволюцией, армия и т.д."
(148).
Эта государственная система менее соответствует идеалам свободы, нежели переходные механизмы анархо-синдикалистов и даже демократическая государственность. Но авторов "Ответа" не устраивает ни то, ни другое - как мы видели, они отрицают любое руководство массами и любую систему с элементами власти. Среди методов работы в период революции "Ответ" отдает приоритет агитационно-просветительской работе: "Идейное обслуживание складывающегося нового общества: печатное и устное слово, широкая культурно-революционная работа, живой пример - такова должна быть, по нашему мнению, специфическая роль анархистов и анархических организаций как таковых"
(149).
С этой позицией связано и отношение сторонников В.Волина к синдикализму. Они стоят "на точке зрения независимости синдикалистского движения - в той уверенности, что оно само станет в конечном счете, как силою вещей, так и силою нашей пропаганды, на анархический путь..."
(150).
Сочетание идеи насилия с претензиями на руководство массами в "Платформе" ведет, по мнению "Ответа", к генезису новой власти
(151). Особенно ярко это видно на примере с ограничениями свободы слова. Процитировав слова "платформистов" о необходимости свободы слова в принципе и возможности ее ограничения в отдельных случаях, "Ответ" комментирует: "Здесь снова конфликт между "правилом" на словах и "моментами" на деле. С одной стороны, - с другой стороны... И как ни стараются авторы платформы затушевать сущность оговорками о том, что эти моменты будут "отдельными" и "специфическими", сущность остается: свобода прессы может быть стесняема. И это - не элемент власти?"
(152)
Категорическое отрицание всяких отступлений от принципа полного безвластия и неприятие любой переходности как в общественных структурах, так и в методах борьбы, присущие авторам "Ответа", не снимают вопроса о необходимости обороны от вооруженных противников социальной революции.
"Ответ", конечно, отрицает идею централизованной армии, которую приписывает "Платформе" (последняя говорит лишь о единстве командования). Но и раздробленность революционных военных формирований не устраивает сторонников В.Волина
(153). Пытаясь и здесь отмежеваться от "Платформы", "Ответ" утверждает: "авторы платформы представляют себе процесс защиты революции также весьма схематизированным и механизированным. Нам же он представляется, как и экономические процессы, гораздо более творческим и живым"
(154). Трудно себе представить, чтобы В.Волин представлял себе процесс военного строительства и боевых действий живее, нежели Н.Махно, имевший непосредственный, "творческий и живой" опыт военных действий на протяжении трех лет. Абстрактные указания, которыми авторы "Ответа" пытаются определить задачи революционных отрядов, отличаются от строк "Платформы" только большей схематичностью и отрицанием постоянных органов военного руководства всеми боевыми действиями
(155).
Пытаясь подкрепить свою позицию опытом гражданской войны, "Ответ" утверждает: "Напомним, что в ходе русской революции в борьбе с вооруженными силами реакции - Деникиным, Колчаком, Врангелем и др. - всегда побеждали прежде всего местные партизанские силы, а не централизованная армия с общим командованием и общим оперативным планом... Централизованная красная армия всегда приходила лишь "на готовое" и затем ложно приписывала себе победу, добытую не ее руками"
(156).
Это - несомненное преувеличение. Но даже если предположить, что все успехи борьбы с Деникиным и Врангелем следует приписать махновской армии, то правыми остаются все таки Н.Махно и П.Аршинов - махновская армия имела единое командование. Военный раздел "Платформы" составлен на основе опыта махновской армии.
Столь же легковесны и рассуждения "Ответа" о военной интервенции: "Нас могут спросить, как будет защищаться социальная революция без солидной централизованной армии против иностранной интервенции. На это мы ответим, во-первых, что силу интервенции не следует преувеличивать. Интервенция - дело нелегкое; и чем дальше, тем труднее будет ее осуществление. А во-вторых, русская революция пережила целый ряд интервенций. Все они были разложены и ликвидированы не централизованной армией, а местной партизанщиной, активным сопротивлением масс и интенсивной революционной пропагандой в рядах иностранных солдат и матросов"
(157).
Это также является преувеличением. Но дело даже не в успешных военных операциях Красной армии против интервентов. Главным фактором, определившим маломощность интервенции в России, было то обстоятельство, что правительство государств - интервентов не видели в событиях в России непосредственной угрозы существованию своего общественного строя. В условиях социальной революции, грозящей уничтожить все государственные режимы, их интервенционистские усилия должны были быть более упорными.
Впрочем, для успешной интервенции достаточно осознание интервентами того, что победа в конфликте для них важнее издержек при интервенции. Так случилось в Испании, где иностранное вмешательство стало одним из важнейших факторов победы фашизма над республиканцами и анархистами.
Все эти не очень убедительные построения "Ответа" были призваны решить главную задачу: доказать возможность возникновения анархического общества в условиях гражданской войны. Авторы "Ответа" исходили из идеи В.Волина о всеобщем разрушении как условии возникновения анархии. Всеобщее разрушение было невозможно без гражданской войны. "Платформисты" показывали, что гражданская война приводит к формированию институтов, несовместимых с анархией. "Ответ" брал на себя задачу доказать, что гражданскую войну можно выиграть и без таких институтов. В случае принятия планов "Платформы", с точки зрения авторов "Ответа", революция, скорее всего, пойдет по пути создания диктатуры: "Упомянем, наконец, и о том, что централизованная армия с общим командованием и общим оперативным планом (да еще и "политически направляемая") имеет все шансы перестать быть армией революции, стать, вольно или невольно, орудием застоя, реакции и удушения подлинной революции"
(158).
Авторы "Ответа", таким образом, попадают в то же безвыходное положение, что и авторы "Платформы". Военная обстановка вынуждает создавать армию. Эффективной альтернативы армии с единым командованием в условиях широкомасштабной гражданской войны не существует - попытка "Ответа" доказать обратное крайне слаба. Но само существование такой армии исключает анархию, так как армия является ярко выраженным институтом власти. Уверенность теоретиков радикального анархо-коммунизма (как авторитарного, так и антиавторитарного) в том, что анархия родится в огне гражданской войны - неизбежной спутницы социальной революции - приводит их к замкнутому кругу: насильственная социальная революция - гражданская война - единая революционная армия - сохранение государственности и возможная реставрация.
Однако такой "заколдованный круг" не осознавался противоборствующими сторонами, так как они по-разному понимают задачи и саму сущность революции. Это особенно ясно видно в дискуссии вокруг сил "безопасности". "Ответ" выступает против любых органов борьбы с внутренними заговорами: "Мы самым определенным и категорическим образом отрицаем вообще надобность в таком аппарате для социальной революции. Мы считаем, с одной стороны, что успешное разрешение положительных проблем революции (в особенности, проблемы продовольствия), а также сама революционная масса и ее энтузиазм явятся достаточным оплотом против "заговоров буржуазии", а с другой - что если ни это успешное разрешение, ни вооруженная масса и ее энтузиазм не победят, то не спасет никакая "чека" - революция погибнет... Чем могут быть опасны, куда могут быть направляемы и какой вообще интерес могут представлять "заговоры буржуазии" при массовом социально-революционном энтузиазме, вооружении и строительстве, если только не предполагать втайне, что революция фактически будет делаться не этими массами, а небольшой политической верхушкой, которую можно сбить, легко овладев и массами, и революцией?"
(159)
В.Волин и его сторонники видят в революции абсолютную стихию, а "платформисты" считают ее организованным сложным процессом, который можно дезорганизовать и подорвать серией "заговоров". Это различие в понимании социальной революции вытекает из представлений как о ее целях, так и о движущих силах. Революция, осуществляемая стихией масс, которой анархисты лишь советуют, ведет к образованию стихийного саморегулирующегося общества - анархии. Таково видение В.Волина.
"Платформисты" находят в его концепции множество неосуществимых деталей и защищают свой взгляд: организованные массы трудящихся, руководимые жесткой организацией партийного типа, поднимаются на революцию, побеждают в гражданской войне объединенных эксплуататоров и создают сложное общество, в котором отсутствует государственный механизм, но нет и стихии - регулирование осуществляется стройной системой органов трудящихся.
С точки зрения В.Волина концепция "Платформистов" - не анархизм, а авторитарно-государственная теория. С точки зрения "платформистов", В.Волин предлагает не анархию, а хаос. Ведь хаос предполагает существование множества властей, борющихся друг с другом. В хаосе господствует власть сильного, а раз есть власть, то нет анархии.
Разница в понимании основополагающих принципов анархизма у этих двух течений была столь велика, что они просто отказывались вдумываться в принципы друг друга, считая, что возражения оппонента продиктованы только амбициями. Амбиции теоретиков конечно играли значительную роль в этом споре. Но оппоненты считали, что от их решения зависят судьбы мира - ведь они уже участвовали в мощном социальном движении, которое проиграло, кроме прочего, из-за неразработанности стратегической и тактической программы. Предстоят новые, еще более мощные социальные движения, и российские анархисты должны донести до них опыт Российской революции. Ошибки при передаче этого опыта могут обернуться новыми трагедиями.
Иллюстрируя эту сторону конфликта, сторонники В.Волина писали: "Медленное опубликование на иностранных языках работ и материалов о русской революции и об анархизме в России, а отсюда - далеко еще недостаточное, поверхностное знакомство заграничных товарищей как с событиями русской революции, так и с деятельностью в ней анархистов, заставят их, вне сомнения, на некоторое время увлечься Платформой...
У многих иностранных товарищей сложилось мнение, будто к Платформе следует отнестись особенно внимательно потому, что она написана русскими товарищами, пережившими опыт русской революции. Необходимо отметить, что это мнение основано именно на недоразумении: "Группа русских анархистов за границей" включает лишь ничтожное меньшинство товарищей, принимавших участие в русской революции; целый ряд русских же товарищей, переживших тот же опыт, сделали из него совершенно иные выводы"
(160).
Однако меньшинство "товарищей, переживших опыт" и подписавших "Платформу" было не меньшим, чем число первоначальных приверженцев "Ответа". Причем роль "платформистов" в революции была все же заметней роли сторонников "Ответа". В анархизме, как и в науке, правота не определяется большинством голосов. Вызов "Платформы", как мы уже видели, взбудоражил анархистскую среду, вызвав в ней не только идеологические, но и организационные потрясения. Российский опыт встал в центр идеологических дискуссий вплоть до появления опыта испанского.
После опубликования "Платформы" и первых критических откликов на нее, авторы этого документа продолжали развивать свои взгляды по наиболее острым тактическим проблемам, затронутым в этом тексте. Прежде всего они стремились опровергнуть обвинение в стремлении присвоить себе власть: "Момент победы трудящихся над капиталистическим обществом открывает новую историю жизни труда, когда все социально-экономические функции переходят в руки рабочих и крестьян, которые начинают творить новую жизнь. В этот момент политические организации, в том числе и Всеобщий союз анархистов, теряют свое былое значение и должны, по нашему мнению, постепенно раствориться в производственных организациях,"- писал П.Аршинов
(161).
Таким образом, лишь после окончания гражданской войны наступает период постепенного отмирания политической надстройки, в том числе и победившей анархо-коммунистической партии. Этот взгляд уже не отделим от концепции переходного периода. Но стимулы к отмиранию руководящих органов в модели "платформистов" не указаны. Единственная надежда на такое развитие связана с большой ролью, которая уделяется самоуправлению
(162). Однако известно множество примеров, когда производственное самоуправление сочеталось с политическим авторитаризмом.
Н.Махно предлагал отложить дискуссию по тактическим вопросам и сойтись на принципиальных пунктах "Платформы", которые не вызвали в движении серьезных разногласий163. Аргументируя необходимость создания единого командования, Н.Махно апеллирует к своему конкретному опыту. Говоря о необходимости использовать этот военный опыт, полководец постоянно оговаривается: "быть может, придется", "по силе надобности придется", "временами выделять из себя свой оперативный штаб". Но в одном Н.Махно непреклонен - если анархисты ради "утопии мечтателей" откажутся от военных мер, необходимых для победы, то "эти анархисты будут только на словах стоять в рядах своего движения, а на деле же они будут находиться вне его, или же будут вредить ему"
(164).
Поиск противоядия от авторитаризма иногда приводит отдельных "платформистов" к парадоксальным выводам: "Мы считаем, что защита социальной революции от имущих и привилегированных классов должна быть коллективной и неразрывно связана со всем процессом революционного наступления - а, следовательно, не может быть выполнена под личную ответственность одного лица. Экономические и революционные организации, берущие на себя общереволюционные функции, должны организовать и защиту. Ибо помимо того, что сосредоточение в одних руках террористических полномочий может таить в себе опасность поворота меча налево, против революции, государственный чиновник по существу не может выполнить этой задачи. Это именно и случилось в России,"
(165) - писала И.Метт. Вместо того, чтобы сделать из Российской революции вывод о недопустимости любого террора, И.Метт предлагает поручить это "полезное" дело революционным профсоюзам.
Наиболее принципиальную оппозицию такой террористической позиции составили "свободники". Вслед за Л.Толстым, М.Ганди и (в среде российской анархистской эмиграции) "Рабочим", издатели "Пробуждения" провозглашали: "Насилие, хотя бы и ради высокого и благородного идеала, только оскверняет и извращает его"
(166). Борьба должна носить "гуманный, жертвенный характер"
(167).
Однако "свободники" не придерживаются концепции абсолютного ненасилия, склоняясь все же к традиционной "оборонительной" концепции: "Насилие может быть терпимо лишь как средство самозащиты против жестоких и бессердечных насильников, но оно отнюдь не может быть средством достижения свободы"
(168).
По мнению М.Сука, расстрел за мнение не может быть оправдан ни военной обстановкой, ни содержанием самого мнения: "Махновцы тоже прибегали к самосудам и не особенно церемонились с, казалось бы, естественным и ненарушимым правом человека на жизнь. Махновцами расстреливались люди, как это можно заключить из книги П.Аршинова "История махновского движения", не за какое-нибудь действие или акт, а за одни, может быть необдуманные, слова"
(169). Речь идет о расстреле повстанца по приказанию Н.Махно за вывешивание антисемитского лозунга.
Признавая повстанчество как вспомогательный метод, М.Сук не верит в созидательные способности насилия: "коммунизм нельзя построить ни декретивным, ни революционным, ни насильственным путем"
(170). С точки зрения М.Сука, насилие может помочь лишь в свержении существующих институтов. "Но можно ли революционным, насильственным способом построить автомобиль, трактор, завод?"
(171)
Апология насилия тесно связана с экономической концепцией "платформистов", что, с точки зрения М.Сука, несовместимо с принципами анархизма: "Коль скоро анархическое общество мыслится коммунистическим, то есть заранее предопределяющим экономическую форму общественного устройства, то о вольности коммунизма не может быть и речи. Вольным он может почитаться только теми, кто его приемлет. Но представим себе, что я - индивидуалист, ассоционист или просто гражданин, не желающий жить в коммуне. Если меня, несмотря на мои протесты, потащат жить в коммуну, то я, конечно, подобных анархо-коммунистов назову насильниками"
(172).
Отрицание насилия как созидательного метода подрывает и экономическую концепцию платформизма. Такая аргументация, видимо, сильно воздействовала на Н.Махно, который придерживался идеи сугубо добровольного вовлечения населения в коммуны еще в период гражданской войны. Н.Махно подчеркивает это и в своих мемуарах
(173). Отрицание переходности в модели общества с одной стороны, и насильственных методов построения новых экономических форм - с другой, предполагают экономический плюрализм. М.Сук, таким образом, нащупал важную трещину в платформизме. Для П.Аршинова принципиальный экономический и организационный монизм влечет за собой систему организованного насилия. П.Аршинов пытается облечь эту систему в негосударственные формы, но отказаться от нее не может. Для Н.Махно радикализм методов и приверженность коммунистическим формам организации будущего общества не связаны с признанием насилия как способа построения нового общества (это сказалось и на его политической практике в 1917-1921 гг).
Другой ощутимый удар М.Сука по платформизму касался принципа добровольной армии: "Добровольность нисколько, разумеется, не изменяет природы армии: в США, например, армия комплектуется по принципу добровольности, но это не мешает солдатам расстреливать бастующих рабочих"
(174). Добровольность комплектования армии не снимает угрозы превращения ее в опорную силу нового государства.
Гражданская война является не только не обязательным, но и негативным спутником социальной революции. Ее можно и желательно избежать: "В тех случаях, когда возможно полное или частичное осуществление коммунизма или социализма мирным путем, нет совершенно никакой надобности в революционной драке"
(175).
"Свободник" М.Рубежанин, противопоставляя социальную революцию и гражданскую войну, утверждает, что гражданская война лишь укрепила большевистскую диктатуру, поглотив революционных борцов
(176).
Отрицание методов, предложенных "платформистами", базируется у "свободников" на еще более фундаментальном различии в понимании сущности социальной революции, чем между "платформистами" и В.Волиным. Дело даже не в том, стихиен процесс или организован: "Мы не верим в то, что можно повелевать стихиями и вызывать их громы и молнии по нашему капризу. Еще больше сомневаемся в творческой способности стихийных сил, неизбежно оставляющих следы самого страшного разрушения и беспорядка...
Общество в целом, незнакомое с идеалами более совершенного общественного устройства, а, следовательно, чуждое им, при всяких переворотах и революциях останется тем, что оно есть, то есть психологически готовым подчиниться той или иной форме политической тирании"
(177).
Процесс преобразований должен опираться на культурный рост. Необразованные люди не способны к самоуправлению и могут превратить свободу в хаос. Поэтому приоритетным направлением работы анархистов может быть только просвещение. Роль анархистов в революции при таком взгляде на вещи близка к той, которую отводит им и В.Волин, но в концепции свободников эта роль ключевая
(178).
Несмотря на свое категорическое отрицание апологии насилия в "Платформе", "Пробуждение" иногда публиковал статьи анархистов, близких к платформизму, в том числе Худолея, выступавшего за то, чтобы "вооруженной рукой пролагать путь к победе анархического коммунизма"
(179). Но такие статьи в "Пробуждении" были скорее исключением.
К удивлению "платформистов", позиция авторитетных теоретиков международного анархизма по вопросу о методах борьбы оказалась ближе взглядам сторонников В.Волина и "пробужденцев", чем к "Платформе". Э.Малатеста писал: "Я не сомневаюсь в анархической искренности этих русских товарищей. Они хотят осуществить анархический коммунизм, и ищут способы прийти к нему как можно скорее. Но недостаточно еще хотеть чего-нибудь: необходимо также применять надлежащие средства достижения." По мнению Э.Малатесты, ошибка в средствах приведет "платформистов" "к результатам, противоположным тем, каких ожидали сами организаторы"
(180). По мнению Э.Малатесты, победа большевистскими методами неизбежно ведет к потере движением анархического характера
(181).
Л.Фабри, сравнивая опасности со стороны контрреволюции и внутреннего перерождения движения в случае принятия положений "Платформы", писал: "антианархическая опасность, исходящая от... экспроприированных меньшинств, была бы всегда бесконечно меньше, чем громаднейшая опасность, которую создала бы такая вооруженная армия полиции и жандармов, хотя бы они и имели наглость называть себя анархистами...
Уничтожение свободы для одних приведет неизбежно к уничтожению или ограничению свободы для всех"
(182).
Против идей "Платформы" выступили также С.Фор, М.Неттлау и другие авторитетные анархисты
(183).
Массированная критика методов совершения социальной революции, предложенных в "Платформе", не убедила П.Аршинова в реализме концепции его оппонентов, но показала, что большинство анархистов не могут принять принципов "платформизма". Это способствовало эволюции П.Аршинова от идеи безгосударственной организации трудящихся к идее диктатуры пролетариата, которая увенчалась в октябре 1931 г. докладом П.Аршинова "Анархизм и диктатура пролетариата", в котором он обосновывал необходимость установления диктатуры пролетариата в том виде, как это предлагал Ленин в работе "Государство и революция"
(184).
Несмотря на то, что П.Аршинов в своем докладе еще считает себя "революционным анархистом"
(185),призыв к борьбе за диктатуру пролетариата и к "тесному контакту" с СССР
(186) означал публичный разрыв этого теоретика с анархизмом. В ответ на этот доклад редакция "Дела труда" заявила: "Мы никоим образом не можем согласиться со скороспелыми и шаткими выводами т.Аршинова. Идею "диктатуры пролетариата" мы отвергали и сейчас целиком отвергаем"
(187).
Разочарование в анархизме и стремление возвратиться на родину привело П.Аршинова к сотрудничеству с большевизмом. Утверждение А.Л.Никитина о том, что П.Аршинов работал на ОГПУ с 1926 г.
(188), пока не находит подтверждения. Во всяком случае ссылки на полемические статьи в "Рассвете" и "Пробуждении" доказательством этого служить не могут. Идеи П.Аршинова нашли отклик в анархистской среде и соответствовали взглядам многих анархистов. Это было обусловлено состоянием анархистской мысли того времени. Играло ОГПУ какую-либо роль в этом идейном споре или нет - вопрос третьестепенный. Но все же сомнительно, чтобы большевистские спецслужбы способствовали изданию журнала, резко критиковавшего СССР с позиций, близких к троцкизму.
Комментируя выступление П.Аршинова, М.Неттлау писал: "Я считаю его одним из тех, кто никогда не был анархистом..."
(189).
Это замечание вряд ли можно считать справедливым. Обширность и противоречивость анархического мира дает возможность выделения лишь самых общих критериев, позволяющих отделить анархиста от не анархиста. Для всех анархистов общим остается стремление к обществу без власти и отрицание государственного принуждения как способа решения социальных проблем. До 1931 г. этим критериям удовлетворял и П.Аршинов, хотя радикальный анархо-коммунизм вылился у него в один из самых авторитарных вариантов анархического учения.
Переход П.Аршинова на позиции диктатуры означал окончательное поражение "платформизма" как формы радикального анархо-коммунизма.
После выступления П.Аршинова в 1931 г. редактирование "Дела труда" перешло к анархо-синдикалистам. В журнале стали появляться статьи Г.Максимова, А.Шапиро и других теоретиков концепции переходного периода.
123. “Дело труда”. № 13-14. С. 14.
124. Там же. № 15. С. 6.
125. Там же. С. 6.
126. Там же. N 16. С. 4.
127. Там же.
128. Там же. С. 5.
129. Там же.
130. Там же. С. 6.
131. Там же. С. 5.
132. Там же.
133. Там же. № 18. С. 5-6.
134. Там же. С. 6.
135. Там же. С. 9.
136. Там же.
137. Там же. С. 10.
138. Там же.
139. Там же. С. 10-11.
140. Там же. С. 11.
141. Там же.
142. Там же. С. 11-12.
143. Там же. С. 12.
144. Там же.
145. Ответ... С. 7.
146. Там же.
147. Там же. С. 14-15.
148. Там же. С. 16.
149. Там же. С. 21.
150. Там же. С. 16.
151. Там же. С. 19.
152. Там же. С. 26.
153. Там же. С. 27.
154. Там же. С. 27-28.
155. Там же. С. 28.
156. Там же.
157. Там же. 29.
158. Там же.
159. Там же. С. 38-39.
160. “Дело труда”. N 28. С. 15.
161. Там же.
162. Там же. N 25. С. 13.
163. Там же. С. 14.
164. Там же. N 15. С. 4.
165. “Пробуждение”. N 1. С. 5.
166. Там же.
167. Там же.
168. Там же. N 8. С. 66.
169. Там же. N 13. С. 68.
170. Там же. С. 44.
171. Там же. С. 43.
172. Махно Н.И. Русская революция на Украине. С. 173-176.
173. “Пробуждение”. N 13. С. 42-43.
174. Там же. С. 43.
175. Там же. N 4. С. 9.
176. Там же. N 1. С. 2.
177. Там же. С. 3.
178. Там же. N 5. С. 36.
179. Там же. N 8. С. 76.
180. Там же. N 14. С. 45.
181. Там же. С. 41-42.
182. См. Неттлау М. Ук. соч. С. 360.
183. “Дело труда”. N 70-71. С. 21.
184. Аршинов П. Анархизм и диктатура пролетариата. С. 8,3.
185. Там же. С. 8.
186. Там же. С. 15.
187. “Вопросы философии”. 1991. N 8. С. 98.
188. “Дело труда”. N 73. С. 13.
189. Неттлау М. Ук. соч. С. 368.
Return to The Nestor Makhno Archive
Other pages connected to this site: